Пустой человек - Юрий Мори

только там холодно очень. Стены – влажный цемент, пыльная лампочка под потолком, ржавые полки для продуктов. Крючья по краям, видимо, мясо вешать планировали. Правда, сколько я прожил здесь в юности, ни окороков, ни даже паршивых колбас там никогда не видел.

Просто крючья. Кованые, на совесть приделанные к полкам.

Ну и ряд зеленых бутылок на земляном полу, вдоль другой стенки: бабулькино вино из свойских яблок. Года через тр–четыре выдержки – если не скисало – становилось нектаром и амброзией. До этого дрянь была несусветная, кислая, с мощной дрожжевой отдушкой: яблоки так себе, деревья давно выродились, стояли дубы-колдуны по участку, ворон пугали.

– И все-таки три? – поковыряв кору одной из могучих, уходящий ввысь яблонь, спросил покупатель. – Не скинете сотни две?

– Нет, – как можно увереннее ответил я. Есть у него три миллиона. И больше есть, так что нечего тут. – Хорошая цена. Участок пять с половиной соток. Погреб, опять же. Гараж. Сарай…

Покупатель вытер испачканный корой палец белоснежным платком. В воздухе пахнуло то ли Дольче вместе с Габбаной, то ли мужской Шанелью.

– Беда с вами… Уступать не хотите, а хотелось бы. Три – многовато.

Я видел, что он на крючке, оставалось дожать.

– Есть и другие покупатели. Думают пока, но есть. Вы шестой за неделю смотрите, а мне не к спеху.

Честность – лучшее оружие. Пусть и немного ржавое: шестой-то шестой на неделе, но из реальных – первый. И пока единственный. Агенты не в счет, половина уже и телефон мой потеряла, остальные будут ждать подходящих покупателей до буддийской пасхи.

– Послушайте… Юрий? Да-да, Юрий! Плохая у меня память на имена, прошу простить. Я честно скажу: купил бы. Но денег сразу столько нет. Предлагаю вариант, давайте в рассрочку? Миллиончик сразу перед сделкой, остаток через…

Он поднял взгляд к небу, словно надеялся прочитать баланс в облаках. Дебет. Кредит. Кэш, сами понимаете, флоу.

– Через месяц, – твердо закончил он и посмотрел на меня.

Глаза у него были странные, я такие у игроков в карты видел. Заядлых игроков, когда вроде и фулл хаус на руках, но… Черт его разберет, что у противника. Шальные глаза, несмотря на остальной облик, благообразный, выдающий и вкус в одежде, и заметный достаток. Не то, что я – стою перед ним в драных джинсах и потерявшей цвет майке. Как дочь офицера.

Не пришло в голову наряжаться.

А глаза не просто шальные – страшные, как два дульных среза, колодцы черных зрачков, плавающие в карей радужке. И затягивают меня, сволочи, словно пылесосом к себе в глубину.

Даже колени задрожали.

Я отступил на шаг и вытер рукой испарину со лба. Что за?.. Вечер уже ведь, не жарко.

– Смеетесь? – не очень вежливо парировал я. – А где гарантии, что отдадите два остальных? В договоре прописать рассрочку – так я потом по судам буду годами бегать, если что.

Покупатель вздохнул.

– Я вам расскажу одну вещь. Только не принимайте меня за психа, это не так. И не пытайтесь найти сами, не выйдет. Здесь, – он махнул рукой, – спрятан клад. Сто лет почти лежит, я точно знаю. Продам часть и отдам вам деньги.

Я не удержался от усмешки, очень уж он был серьезен. Аж короткая бородка, украшающая довольно безвольный подбородок, задралась кверху. И очки в недешевой оправе запотели от восторга. Клад, ага.

В бабулькином доме, где жили шестьдесят лет – хорошо жили, плохо, по-разному, но всегда небогато. Я – не исключение. Окаменевшее кошачье дерьмо – максимум, что здесь есть. И журналы «Радио», отцовские, подшивка за семьдесят шестой год.

А вот он, покупатель, остался пугающе серьезен даже после моей кривой улыбки. Стоял и смотрел в упор. И молчал, ожидая пас с моей стороны. Пора пробить.

– Не верю, Иннокентий. Простите, что смеюсь, но клад… – я фыркнул. – Нет, не верю. Сто лет назад здесь пустырь был. Я в юности интересовался историей.

– Отнюдь, – немедля парировал покупатель. – Не пустырь. Окраина Троицкой слободы, верно, но не пустырь, а склады кирпича. Вы же знаете, завод неподалеку был.

Про завод я знал. Да и здоровенный, на десяток кварталов, котлован, давно оплывший, застроенный частными домиками, как бы намекал на прошлое.

Район этот соседний в народе до сих пор – Глинозем.

– Кирпич попадается, если копать на участке. Это верно. Красный, старый, почему-то всегда кусками, целого ни разу не находил. Ни разу, вот как… Даже не задумывался. Кирпич…

Я озадачился. Иннокентий, видимо, в теме истории здешних мест, возможно, и клад…

– А если по-другому? Вы находите золото-брильянты под моим присмотром, мы их делим по-братски и расстаемся друзьями? Сам дом-то вам ни к чему, как я понял. А я его потом продам другим людям, все деньги.

Меня слегка мутило, голова кружилась и хотелось присесть – да вон, хотя бы, на лавочку у забора. Под кустом давно отцветшей сирени. Под пыльные листья, в самую гущу паутины. Зачем туда? Можно же пойти в дом. В дом…

Не сблевать бы.

Сосед хлопнул воротами гаража, разбудив неширокую улочку. Где-то неподалеку залаяла собака, послышался натужный рев двигателя. Явно грузовик. И так же явно – не пустой. Странно, до этого никаких звуков не было во время нашего разговора – как застыло все, замерзло. А теперь оттаяло – вон и бубнеж телевизора по соседству слышен, и голоса чьи-то.

– Вы сказали, ключи запасные в доме, – вежливо сказал Иннокентий. Вежливо, но как-то… требовательно. Слишком для потенциального покупателя.

– Вам зачем?

– Ну здравствуйте… – заметно удивился он. – Я же купил дом, один комплект вы отдали, нужен второй. Или их несколько?

Мы сидели на кухне. Все вокруг осталось как при бабульке – переделанный в стенной шкаф проем печки, полки за занавеской на провисшей веревке, вешалка со старыми куртками, груда посуды возле плиты. Как на поминках когда-то бросили, так и лежит, счастье для мух. Я же здесь не живу постоянно.

И часы с кукушкой на стене. Гири в виде шишек на полу, стрелки застыли.

Я привстал, но вновь повалился назад, на скрипучую табуретку. Сил не было. Ничего не было – только Иннокентий, в другом костюме почему-то: в машине переоделся? А зачем?!

И закат в окна, сквозь густую листву, через ровный ряд частокола забора.

Голова болела адски. Так бывает с грандиозного похмелья, но я уже три года – ни капли. Или вчера все же… Вчера?

– Какое сегодня число? – хрипло спросил я. Слова с трудом лезли наружу, задевая будто покрытый шерстью язык. Как чужой рот, взаймы