Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

В беззвучно кричащей толпе я заметил матушку и сестёр — старшую и восьмую. Там были и Ша Цзаохуа с Сыма Ляном. У моей козы было прикрыто не только вымя, но и рот. Скроенная из белой материи, на морде у ней красовалась белая конусообразная повязка, надёжно закреплённая за ушами. Вот, в семье снежного принца установленное правилами молчание блюдут не только люди, но и животные. Я приветствовал родных взмахом жезла, они подняли руки в ответном приветствии. Чертёнок Сыма Лян приставил к глазам ладони трубочками, словно рассматривая в бинокль. Лицо Ша Цзаохуа дышит свежестью, она как рыбка в морском просторе.

Чем только не торговали на снежном торжке! При этом каждым видом товаров в своём уголке. Мой бессловесный эскорт доставил меня в ряд торговцев сандалиями. Только тут их и продавали — сандалии, плетённые из размягчённых стеблей рогоза; жители Гаоми ходили в таких всю зиму. Опираясь на ивовый посох — борода в сосульках, голова обмотана белой тряпкой, — там стоял Ху Тяньгуй, отец пяти сыновей. Четверо из них погибли, а оставшегося в живых послали на принудительные работы. Согнувшись и выставив два чёрных пальца, он торговался с Цю Хуансанем, деревенским мастером по сандалиям. Тот выставил три пальца и наложил на пальцы Ху Тяньгуя. Ху упрямо положил два пальца сверху, а Цю снова прикрыл их своими тремя. Так они упражнялись и три, и пять раз, пока Цю Хуансань не отдёрнул руку и с выражением невыносимой боли не отделил от связки пару зелёных, не самых лучших сандалий из верхушек рогоза. Ху Тяньгуй в молчаливой ярости то раскрывал рот, то закрывал и бил себя в грудь, указывая то на небеса, то на землю. Понять это можно было как угодно. Порывшись в сандалиях посохом, он остановил выбор на добротной восково-жёлтой паре с толстыми, крепкими подошвами, сплетённой из нижней части стебля. Цю Хуансань оттолкнул посох Ху Тяньгуя и решительно выставил у него перед лицом четыре пальца. Ху Тяньгуй снова принялся тыкать то в небеса, то в землю, да так, что дырявая мешковина на нём ходуном заходила. Он наклонился, сам отвязал облюбованную пару сандалий, помял их, отошёл на шаг и снял свои драные кожаные тапки. Опираясь на посох, сунул дрожащие чёрные ноги в новые сандалии. Затем достал из заплатки на штанах, служившей ему карманом, мятую банкноту и швырнул Цю Хуансаню. Тот с перекошенным от возмущения лицом беззвучно выругался и топнул ногой. Но бумажку всё же подобрал, развернул и, держа за угол, помахал в воздухе, чтобы все вокруг видели. Кто сочувственно покачал головой, кто глупо ухмыльнулся. Опираясь на посох, Ху Тяньгуй маленькими шажками побрёл дальше, с трудом переставляя свои негнущиеся ноги. К бойкому на язык и ловкому на руку Цю Хуансаню я никаких добрых чувств не испытывал и в глубине души надеялся, что он от ярости потеряет голову и сболтнёт что-нибудь. Тут-то я свою временную власть и применю и длинный язык ему жезлом вырву. Но тому ума было не занимать, он словно прочёл мои мысли. Эту розовую банкноту он сунул в явно загодя приготовленную пару сандалий, висевшую на шесте, на котором он носил товар. Когда он снимал эти сандалии, я заметил, что они набиты разноцветными купюрами. Он ткнул пальцем в сторону стоявших вокруг и пялившихся на меня собратьев по ремеслу, потом указал на деньги и со всем почтением бросил эту пару в мою сторону. Они угодили мне в живот и упали на землю. На вылетевших из них купюрах были изображены стада овец, тупо стоявших в ожидании, когда их постригут или зарежут. Позже, по мере продвижения вперёд, мне бросили ещё несколько пар набитых мелочью сандалий.

В обжорном ряду хлопотала Фан Мэйхуа, вдова Чжао Шестого. Она жарила на сковородке булочки, а её сын и дочь, закутанные в одеяло, сидели на соломенной циновке, вращая глазёнками. Перед печуркой у неё стояло несколько расшатанных столиков, у которых сидели на корточках шестеро дюжих продавцов тростниковых циновок и с хрустом уминали эти булочки, закусывая большими дольками чеснока. Покрытые с обеих сторон золотистой корочкой, с пылу с жару, булочки брызгали при каждом укусе красноватым маслом — казалось, оно шкворчало даже в набитых ртах. У других продавцов булочек и у жаривших блины клиентов не было. Они стояли у прилавков, безмолвно колотя по краям сковородок, и завистливо поглядывали в сторону вдовы Чжао.

Когда мимо проплывал мой паланкин, вдова налепила на булочку бумажную банкноту, прицелилась и метнула мне в лицо. Я успел пригнуться, и булочка угодила в грудь Ван Гунпину. Вдова с виноватым видом вытерла руки замасленной тряпкой, глядя на меня ввалившимися глазами, вокруг которых обозначились красные круги, особенно заметные на её сером лице.

От прилавка, где испуганно квохтали куры, отошёл человек — тощий и долговязый. Старуха, торгующая курами, без конца кивала ему вслед. Ходил он как-то чудно: прямой как жердь, он на каждом шагу как бы приподнимался всем телом, будто опасаясь пустить корни в земле. Имя ему было Чжан Тяньцы, а прозвище — Посланник Небес. Этот человек постиг некое необычное учение. Да и ремеслом он занимался необычным: сопровождал покойников в родные места. Каким-то непостижимым образом мёртвые у него, восстав, ходили. Если житель Гаоми умирал в чужих краях, обращались к Посланнику Небес, чтобы он вернул покойника домой. Когда в Гаоми умирали чужаки, тоже посылали за ним. Кто посмеет относиться без почтения к тому, у кого мертвецы послушно ходят, преодолевая бесчисленные горы и реки? Запах от него всегда исходил какой-то странный, и даже самые свирепые собаки, завидев его, поджимали нагло торчащие хвосты и, посрамлённые, убегали прочь. Чжан Тяньцы уселся на скамейку перед прилавком вдовы и показал два пальца. После обмена жестами вскоре выяснилось, что ему нужны не две булочки и не двадцать, а два подноса — целых полсотни булочек. С просиявшим лицом вдова засуетилась, чтобы обслужить такого прожорливого клиента, а продавцы за соседними прилавками аж позеленели от зависти. Я надеялся, что у них вырвется хоть слово, но даже зависть была не в силах заставить их раскрыть рот.

Чжан Тяньцы мирно сидел, уставив взгляд на хлопотавшую вдову и спокойно положив руки на колени. На поясе у него висел чёрный мешок. Что в этом мешке, никто не знал. В конце осени он согласился на большую работу — вызвать домой из Гаоми умершего в деревушке Айцю бродячего торговца новогодними картинками, уроженца Гуаньдуна.[128]Сын торговца договорился о цене, оставил адрес и отправился домой, чтобы прибыть загодя и приготовиться к встрече. По дороге в Гуаньдун надо было перебраться не через одну горную гряду, и все считали, что у Чжан Тяньцы ничего не выйдет. Но вот он вернулся, и, судя по всему, только что. Не деньги ли у него в этом чёрном мешке? Из его драных соломенных сандалий выглядывали толстые, распухшие пальцы, похожие на маленькие бататы, и большие, как коровьи мослы, суставы.

Рядом с паланкином, прижимая к груди красными от мороза руками большой белоснежный кочан капусты и стрельнув в мою сторону чёрными распутными глазками, продефилировала младшая сестра Щелкуна, Косоглазая Хуа. Когда она проходила мимо вдовы Чжао, руки у той затряслись. Сошлись заклятые враги, и глаза засверкали. Даже ненависть к человеку, ставшему причиной гибели мужа, не смогла заставить вдову Чжао пойти против запрета снежного торжка, хотя было видно, как взыграла в ней кровь. Даже злость не помешала сосредоточиться на деле, и это было одним из достоинств вдовы. Она сгребла первый поднос пышущих жаром булочек в белую керамическую чашу и поставила перед Чжан Тяньцы. Тот протянул руку. Вдова растерянно смотрела на него, но секунду спустя всё поняла и хлопнула себя измазанной в масле ладонью по лбу, досадуя на оплошность. Достала из банки пару отменных головок чеснока с фиолетовой кожурой и вручила клиенту. Потом наполнила чёрную чашечку острым соусом с кунжутом и поставила перед ним в знак особого почтения. Продавцы циновок злобно поглядывали на неё, недовольные, что она так стелется перед Посланником Небес. Тот невозмутимо дожидался, пока булочки подостынут, и не торопясь чистил чеснок. Потом терпеливо разложил белые дольки на столе по размеру, как шеренгу солдат, то и дело поправляя и перекладывая, пока не добился идеального порядка. Уже издали, от капустных рядов, я оглянулся. Этот чудак Чжан Тяньцы принялся за булочки и поглощал их поразительно быстро. Точнее было бы сказать, он не ел, а загружал булочки в чан с широким горлом.