Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

в грудном кармане лежит прошение. Пашка возбужденный, ни минуты не посидит на месте. Он первый увидел на дорогие людей, слез с крыши, вбежал в барак:

— Идут, идут!

Рабочие Андреевского прииска высыпали из бараков, вышли на улицу, чтобы встретить товарищей. Люди валом валили вдоль раки Бодайбинки, слышны были оживленные разговоры, смех.

— Добрый день! — громко поздоровался Волошин.

Рабочие жали друг другу руки, некоторые обнимались — так как оказывались или односельчанами, или вместе отбывали ссылку.

Откуда приехали два месяца назад Иван Волошин и его жена Акулина на Бодайбинские золотоносные прииски, никто не знал. Знали только, что Волошин искусный слесарь, непьющий, скромный, немногословный человек, к которому сразу как-то все потянулись. Иван часто бывал в Бодайбо, а когда его спрашивали, зачем он чуть ли не каждую неделю ездит в город, Волошин уклончиво отвечал:

— Все дела. То деньги надо послать родным, то инструмент купить. И никак костюм не куплю себе подходящий.

Говорили, будто на днях Волошин перевел из Бодайбо большую сумму денег в Швейцарию, и, когда его спросили, кому он послал перевод, услышали ответ:

— Одни мой знакомый, которому я должен деньги, уехал в Берн. Долг я ему частями отправляю туда по почте.

Но странное дело, на имя Волошина из иностранных государств все чаще поступали денежные переводы. Волошин получал по почте в Бодайбо эти деньги и сдавал их в забастовочный фонд.

Солнце пригревало по-весеннему. На стенах бараков, с наружной солнечной стороны ожили зеленые мухи. Они походили на шляпки вбитых гвоздей.

Собравшиеся рабочие стали делиться последними новостями. На днях во многие шахты хлынула вода. Администрация не на шутку испугалась и обратилась к лесорубам: переходите к нам в шахты, много денег будете зарабатывать. Лесорубы, которые тоже в дни забастовки не работали — в крепежном материале нужды не было — ответили отказом. Тогда рабочие добровольно спустились в шахты, заделали щели и трещины, через которые поступала вода, и опять возвратились в бараки. А администрация было обрадовалась — думала, что рабочие решили прекратить забастовку.

Когда рабочие трех приисков собрались, Иван Волошин залез на кучу дров и снял шапку. Весенний ветерок шевелил его мягкие волосы, похожие на пожелтевшую траву-мятлик.

— Товарищи, — начал он речь, — сейчас мы все пойдем к главной конторе вручать сознательные записки прокурору. Я лично считаю, что это напрасная затея, ничего она не принесет, наших заключенных друзей и товарищей не освободят. Но я и мои товарищи, которые так думают, подчиняемся воле народа и идем вместе со всеми. Но будьте настороже и не поддавайтесь на провокации. Кто выпил хотя бы капельку, пусть лучше остается дома. Ни одного лишнего слова. Ни в коем случае не вступать в перебранку с полицейскими, урядниками, стражниками, солдатами. Даже если они начнут вас толкать и теснить. Мы идем не к друзьям, а к своим классовым врагам, капиталистам. Мы должны показать им свою сплоченность, твердость, дисциплину.

— А не пальнут ли они по нас из ружей? — спросил кто-то из толпы.

Стало тихо. Все ждали, что Волошин ответит.

— Не исключено, что по нас откроют стрельбу, — как можно громче сказал Волошин. — Царю не впервые стрелять в народ. Не думаю, чтобы жандармский ротмистр Трещенков бросал слова на ветер, угрожая рабочим расстрелом.

По толпе прокатился шум.

— Пусть только попробуют!.. Костей потом не соберут!.. Пролетарии заставят их ответить!.. — слышались голоса. — Стрельбой нас не испугать!.. Пошли-и-и!..

Волошин соскочил с дров. Толпа двинулась к Пророко-Ильинскому прииску. Пророко-ильинцы уже тоже вышли на дорогу, ждали, когда подойдут рабочие из других приисков.

На поляне опять провели митинг. С речью снова выступал Волошин, предупредил рабочих насчет возможных провокаций.

Было условлено, что все шествие встретится у Сапун-горы, возле моста через Бодайбинку, от которого идет окружная дорога в Надеждинский прииск.

Шли шутя и смеясь. Веселое, праздничное настроение не покидало людей. Тысячи ног, чавкая по грязи, обходя тающие сугробы и лужи, шли по дороге и ее обочинам. Кто-то лихо запел:

И не слышно звонких песен на реке,

И не видать его в царевом кабаке…

Песню подхватили:

И не кончил этой песенки гусляр,

И не идет уж он на людный базар!

Веселая, неуемная песня катилась над огромной толпой, отзываясь мощным эхом.

В церкви Надеждинского прииска сегодня службы не было. Пошел слух, что священник заболел. Наиболее ревностные прихожане пошли к попу разузнать, какая на него хворь напала. Оказалось, поп совершенно здоров и трезв. У него спросили, почему нет сегодня воскресной службы. Поп, поглаживая белую бороду, ответил:

— Господин Теппан велел отслужить вечернюю службу вместо обедни. Так что приходите поклониться всевышнему.

На самом деле заутрени и обедни не было потому, что ротмистр Трещенков с раннего утра поставил на колокольне двух солдат держать под наблюдением дороги. Сам ротмистр стоял внизу, в ограде, поминутно задирая голову.

— Ну что, никого не видно? — спрашивал он у солдат.

— Кругом — ни души, вашбродь… — отвечали ему с колокольни.

Было приказало всем солдатам находиться в казарме в шинелях, при винтовках и патронах. Солдаты недоумевали:

— Чтобы это значило? С раннего утра подняли по тревоге. И не ведут никуда и отбоя не дают.

— Люди в воскресенье отдыхают, а мы с ружьями в обнимку, — посетовал на судьбу молодой, безусый солдат.

— Ты бы не прочь с бабой в обнимку!.. Ха-ха-ха!..

— Да куда ему с бабой справиться! Баба ж не конфетка!.. Го-Го!

Когда наступил поддень, ротмистр, уже в который раз, вынул серебряные часы, щелкнул крышкой.

«Ложная тревога, — подумал он. — Нет никого».

Трещенков приказал сменить посты на колокольне, велел покормить обедом роту. Сам тоже отлучился пообедать. А когда вернулся, услышал с колокольни высокий, встревоженный голос караульного:

— Идут!..

Ротмистр как можно спокойнее спросил:

— Много?

— Много!.. Не менее тысячи… Много их!..

По спине ротмистра пробежал озноб. Когда Трещенков пугался, у него срывался голос. Стараясь говорить на самых низких тонах, он осведомился, с какой стороны идут.

— С Пророко-Ильинского, по дороге… Конца-края нет!..

— Спуститесь! — скомандовал Трещенков, а сам побежал в казарму.

Раскрасневшийся ротмистр, настежь распахнув дверь, влетел в казарму.

— Выходи строиться! — закричал он, метаясь по казарме.

Солдаты выбежали во двор, выстроились.

— За мной, шагом марш, — подал команду ротмистр и почти бегом повел солдат по направлению к мосту.

Шагах в трехстах от моста Трещенков расставил солдат поперек и вдоль дороги, образуя мешок.

— Винтовки заряди-ить!.. — подозрительно высоким голосом скомандовал ротмистр.

Беспорядочно защелкали затворы. Перед солдатами стоял горбатый мост. За мостом, по