Долина - Бернар Миньер

Она в последний раз запустила в него подушкой и спрыгнула с кровати.

– Только не воображай, что так будет каждое утро! – бросила она, надев рубашку и влезая в джинсы.

– Уже начинаешь торговаться?

Он проследил глазами, как она выходила из спальни, босая, легкой, почти танцующей походкой, и думал о том, что ему уже известно об этой женщине и что еще предстоит в ней открыть. Он семь лет прожил с Александрой, матерью Марго, и под конец понял, что совсем ее не знал.

Из гостиной донесся голос Лео Ферре, и он сразу же вспомнил доктора Жерома Годри. Когда-то они с Леа флиртовали… Интересно, была у них интрижка до того, как Леа вошла в его жизнь? Возможно… А потом? Он снова подумал о своих сомнениях и ревности, когда он сидел в долине, и его поразила одна мысль. А что, если эта ревность была не более чем признаком его собственной неуверенности? Может, настало время чуть больше поверить в собственный шанс стать счастливым? Сколько подобных легковесных «подходов» такая женщина, как Леа, должна претерпевать каждый день? На этот вопрос не смог бы ответить ни один мужчина.

Он вышел купить «Ля Депеш» и круассанов, оставив Гюстава и Леа одних. Его сын, похоже, обрадовался, когда проснулся и увидел Леа на кухне. И Сервас решил, что лучший способ приучить его к новой семье – дать им с Леа больше времени проводить вместе.

О ней он ничуть не беспокоился. Леа умела обращаться с детьми. В конце концов, это ее профессия.

Он уселся на террасе кафе на площади Капитолия и заказал кофе. От яркого солнечного света он зажмурился и закрыл глаза. И ощутил красоту и глубокую гармонию этого утра, почувствовал, что все планеты вновь обрели свои орбиты, что порядок восстановился и все встало на свои места…

Когда официант поставил перед ним чашку кофе, Мартен открыл глаза. И подумал о Марианне. Ее перевезли в психиатрическую клинику, в отделение для особо тяжелых больных, представляющих опасность для себя и окружающих, в нескольких сотнях километров от Тулузы (клиника в Кадийяке, в Жиронде, принимала только мужчин). В этом тщательно охраняемом центре пациенты находились под круглосуточным надзором, но посещения не запрещались. С тех пор как Марианну поместили в клинику, он ездил туда несколько раз, но получал от психиатра один и тот же ответ:

– Сожалею, но она не хочет с вами разговаривать. И заставлять ее мы не можем…

– Понимаю. Скажите ей, пожалуйста, что я приезжал и приеду на следующей неделе. Скажите, что я буду приезжать каждую неделю, пока она не почувствует себя готовой.

Психиатр сочувственно на него посмотрел.

– Все это я уже ей говорил на прошлой неделе, – сказал он мягко, почти нежно. – Потерпите. Ей нужно время…

– Сколько времени? Когда она будет готова?

– Трудно сказать… Через неделю, месяц, год… Может быть, больше… А может быть, и никогда. Простите, но на этот вопрос я ответить не могу. Но пожалуйста, приезжайте. Не бросайте ее. Не отказывайтесь от нее.

– Не брошу и не откажусь.

Он засыпал психиатра вопросами, но тот предпочел отговориться профессиональной тайной. «Она чувствует себя настолько хорошо, насколько это возможно в ее теперешнем состоянии», – заявил ему заведующий клиникой, и Сервас потом долго ломал голову, что бы это значило.

Он подумал об Ирен. Две недели тому назад умерла Жужка, и Мартен ездил на похороны. Ее похоронили на маленьком кладбище в Жерсе, над могилами каркали вороны. В тот день шел теплый дождь, похожий на последний, мокрый от слез поцелуй. Последнее прости Жужке. Вид у Ирен был такой убитый и потерянный, что он решил остаток дня провести с ней. Ночевали они на маленькой ферме на пригорке, которую она арендовала. Когда солнце село и на прозрачное небо высыпали звезды, оба были слегка пьяны. Она много плакала, но, вспоминая счастливые моменты, они изрядно и посмеялись. Потом разговор зашел о грядущих временах, и оба пришли к выводу, что сейчас кончается эпоха. Грядет новая эра, когда многие впадут в иррационализм и насилие. Это будет эпоха разрушений и хаоса. Уже засыпая, он услышал внизу, в гостиной, музыку. Несомненно, это были любимые песни Ирен и Жужки.

Сервас достал телефон и нашел в записной книжке номер Ирен.

– Да? – ответила она, слегка запыхавшись.

– Ты где? Ты дышишь, как будто запыхалась…

– А я и запыхалась.

– А что ты такое делаешь?

– А как, по-твоему? Я поднимаюсь, спускаюсь… бегаю: выполняю вентиляцию легких, так сказать, обеспечиваю себе стопроцентное потребление кислорода в минуту.

– Что обеспечиваешь?

– Да брось, не заморачивайся… Что у тебя, Мартен? Что-нибудь срочное?

Он вспомнил, что Ирен готовилась к какому-то суперзабегу. Наверное, вот так, не давая спуску телу, ей удавалось отчасти заглушать внутреннюю боль и муку. Только отчасти…

– Ничего срочного, я позвоню позже.

– Договорились, майор. И, Мартен…

– Да?

– Ты знаешь, в чем смысл занятий спортом?

– Я уже бросил курить, и это не так уж мало. Но доказано, что слишком усердные занятия могут повредить здоровью.

Она саркастически хмыкнула.

– Ты опять бросил курить? Недаром же говорят, что некоторые положительно на вас влияют, Мартен Сервас… Поцелуй от меня Леа и Гюстава.

Он улыбнулся и отсоединился. Потом развернул газету.

Целых пять страниц занимал Кубок Мира по футболу. Кубок выиграла Франция. 4:2 в матче с Хорватией в финале. Голы забили Гризман, Погба, Мбаппе и Манджукич. В полуфинале Франция разбила Бельгию. Бельгийский вратарь, этот недотепа, заявил, что его команда самая лучшая и она заслуживает победы, а не поражения. Сервас улыбнулся. Победу невозможно заслужить: ты либо побеждаешь, либо терпишь поражение, вот и все.

Остальные газетные страницы пестрели ужасающими фактами, имевшими место в этом городе, как, впрочем, и в других тоже. Страна давно уже утратила способность к рациональному мышлению. Порой ему казалось, что люди просто взбесились. Покушения на жизнь, разбой, воровство, похищение детей, рэкет, угоны, моральная деградация, угрозы, убийства, вандализм…

Сервас закрыл газету. Думать обо всем этом не хотелось. Наоборот – ему думалось о том, как чертовски прекрасен этот день. И этот город. И как чертовски прекрасна сама жизнь… А вот пресса без конца талдычит, что этот век – век насилия. Но что такое этот век в сравнении с веком прошедшим? Первая мировая война – 18, 6 миллионов погибших. Гражданская война в Испании – миллион погибших. Гитлер – 25 миллионов. Сталин – 20 миллионов. Мао – 70 миллионов. Пиночет – от 3 до 9 тысяч. Пол Пот и «красные кхмеры» – 2 миллиона. Геноцид в Руанде – 800 тысяч. «Испанка» 1918–1919 в Китае и в Европе побила все рекорды теперешних коронавирусов: от 50 до 100 миллионов погибших. Ну, что вы на это скажете?

Между тем он прекрасно знал обо всех опасностях, которые принес с собой этот век. И о беспрецедентном разрушении среды обитания на планете, и о бесконечном расстройстве экономики, которая просто сошла с ума, и о поднявшем голову неообскурантизме, который отрицает и достижения науки, и всю мировую демократию.