Крылья империи - Владимир Коваленко

— Все в порядке, — поспешно успокоил его Баглир, — все у меня в порядке. Просто я именно что не даю себе привыкнуть к тому волшебному существу, которое волей случая оказалось моей женой. Сперва восторг встречи, потом сразу горечь прощания… Так и живем, как в рыцарском романе! И пока нам удается убегать от того, что называется прозой жизни. Мы искренни и выспренни одновременно. Родные и чужие сразу. Мы хорошо знаем друг в друге большое и доброе. А вот мелких недостатков, которыми просто набит любой человек, не видим. Потому как смотрим или издали — или уж в упор, наспех и недолго. Чирков мне, например, только что рассказал интереснейшую вещь: оказывается, моя жена храпит! По крайней мере, если спит в карете!

— А не в карете?

— Не знаю! Я сплю ночами, привык, знаете ли, за десять лет к солдатскому распорядку. Даже и просыпаюсь сам. А у Виа, знаете сами, ночью самая работа.

— Я полагал, ей просто так удобнее.

— Нисколько. Измайлов, например, в случае войны будет работать точно так же. Вечером собрал сводки. Переработал за ночь в приказы. Утром разослал гелиографом. И спать пошел. Потому как, что из распоряжений вышло, выяснится из вечерних донесений. А у кирасир всегда война.

— Потому у нас самая быстрая карьера, самые хорошие товарищи, самое большое жалованье и самая короткая жизнь!

— Кстати о жаловании, ротмистр. Бриллианты на вашем акселе стоят годовой получки. Хвастайтесь. Сколько денег спасли державе?

— По продаже конфиската — три миллиона на серебро. Награды, знаете, обычной пирамидкой — один процент рядовым, полпроцента офицерам, промиль эскадронному начальнику и полпромиля вашей жене. Прочее в казну…

— Тогда и в полных успехах разочаровались?

— Точно… Желаете выслушать историю моих похождений, экселенц?

— Непременно. И девушкам переведу, так что старайтесь, ротмистр…

Тогда, еще зимой, Зузинскому здорово не повезло. Потому как эскадронный дал прошедшему негласную стажировку поручику самое бородатое и безнадежное дело. Помимо прочего — экономическое. Которое сводилось к простому вопросу — почему и отчего из России уходят деньги? А главное, по какому каналу на этот-то раз?

Проблема была настолько не нова, что, изучая опыт предшественников, Зузинский углубился сперва в архивы Тайной канцелярии, потом — Преображенского приказа и остановился, когда обнаружил себя читающим полууставные письмена времен опричнины. Выяснилось: деньги умеют покидать страну трояко — вместе с людишками и сами по себе. К первым относились счета, создаваемые вельможами и первогильдейными купцами в западных банках на черный день, покупка иноземных предприятий. Вторые попросту уплачивались за иноземный товар. Третьи закапывались в землю. Зарывались, аки талант из библейской притчи.

Все три пути были торными и успели нанести российской финансовой системе немало подвздошин. Денег в стране постоянно не хватало, цены падали, товар гнил, но платить все равно было нечем! Отсюда громадные медные сибирские рубли, попытки чеканить монету из платины — никто не брал. Налоги пытались платить натурой, жалованья — тоже.

И все триста лет по свержении ига, а то и раньше — чеканку-то монеты под татарами никто не прекращал, — происходило одно и то же: рудники изобильно давали серебро, земля родила хлеб, свиньи нагуливали сало, исправно сводился лес, имелся и другой простой, но очень полезный экономике товар — а денег не хватало!

Товар уходил за рубеж по дешевке, импорта почти не было, но за приходившие в страну крохи отдавали едва не весь бюджет всероссийский… Эту нехорошую ситуацию надо было преломить. Петр Великий пытался… Но ни порты на Балтийском и Черном морях, ни новые рудники и заводы ничего не изменили. У империи денег не было точно так же, как не было их у царства. К вывозу прибавилось отменнейшее железо, теперь вот появился русский фарфор. Но ничего не менялось! Казалось, все доходы в государстве обрываются в каком-то всепоглощающем жерле. А оно все жрет, и все ему мало…

Нынешний Петр тоже взялся за эту проблему, подошел к ней с другого конца — с таможенного. Закрыв для частного купца право на ввоз иноземного товара. И, соответственно, на отдание за него денег. А тот, на который разрешение давал, относился все больше к военному делу. Еще запретил всякий вывоз сырья. И цены на товар минимальные устанавливал на уровне среднеевропейских. Если такое в Европах делали. Если нет — цену брали по ближайшему аналогу. Разумеется, были взятки… Но это тоже наращивает цену! И сохраняет средства внутри страны!

«Хотите — сделайте сами!» Зузинский видел тут когтистую лапу Тембенчинского. Тем большие сомнения роились в его душе, тем более хотелось, плюнув на все, налакаться в зюзю. А как еще, с такой фамилией? Или перевестись в Туруханск.

Но однажды отчаявшийся вконец Зузинский понял: великие и гениальные на этом деле копья и зубы уже поломали. Осталось отдать ему, неприметнейшему мышу, — авось сгрызет! А ежели и нет — какой спрос с серого?

Пограничная стража, представляющая собой отдельную бригаду кирасирского корпуса (ничего себе бригада в полтораста эскадронов), дело знала, лютовала так, что на всю Европу и Азию вопли стояли. Зато с Китаем получилось полное согласие. Даже, кажется, больше зауважали поднебесные жители северных варваров.

Зузинский решил: раз гении, Петр и Тембенчинский, взялись за вывоз, ему надо копать там же. Великаны — они всегда немного верхогляды. Могли не заметить чего-нибудь маленького, частненького — да важного. Ему, мышу аналитическому, это зернышко и искать.

Он и стал искать — где что-то не так. Нашел. В суконной лавке. Когда новый китель шить собирался. До того как раз корпел над отчетами иноземных промышленных концессий. «Иноземцу — двойное внимание, своему — полное». Эти самые слова произнес задумчиво вслух.

— Извольте, господин гвардии поручик, взгляните на это аглицкое сукно! Оно истинно достойно вашего внимания! Даже и двойного!

Зузинский задумчиво ощупал материю. Точно, аглицкое.

— А клеймо? — хитро спросил он.

Всякий законный товар клеймился. Приказчик развернул отрез, показал:

— Клеймо вот.

— Так клеймо российского товара! Не таможенное! Уж не поддельное ли? — Зузинский положил руку на рукоять палаша.

Нет, что подделку будут сбывать кирасиру, он не верил. А вот сбить нахмуренными бровями цену — вполне рассчитывал.

— Верно, господин поручик, клеймо российского товара. Но мануфактура сия англичанам принадлежит. Рабочие наши, станки и хитрости — ихние. Концессия. Так что ежели не двойного, то уж полуторного внимания сие сукнецо стоит.

Китель пошил. А вот концессией суконной заинтересовался. Выяснилось — все чин по чину, вывозят прибыль не монетой, своим же сукном. В России же продают, сколько условлено, на плату рабочим, да казне процент налоговый натурой передают.

Снова пришла пора грызть ногти.

Тут явился старый друг — обмывать очередную «черную улитку», черненого серебра значок, прилагавшийся к немалой премии за триста шестьдесят пять беспорочных ночных дежурств. В таком же новом кителе. Из того же сукна. Друг заметил цепкий взгляд.