Братья и сестры по оружию. Связные из будущего - Юрий Валин

Проклятый граммофон под конец зверски всхрапнул и замолчал. Пашка с перепугу чуть не уронил кобуру. За окном щелкнул одинокий выстрел. Ой, что-то близко.

— Музыку заведи, — капризно сказали в спальне.

Пашка панически заскреб по кобуре, но она, как нарочно, расстегиваться не желала.

— Ну, заведите же кто-нибудь музыку! — жалобно сказали из полутьмы.

Поцарапанная рукоять «нагана» оказалась в потной ладони, но Пашка уже успел слегка опомниться. Судя по голосу, девка или баба. Тьфу, черти бы ее взяли, чуть в штаны не наложил.

Сжимая револьвер, Пашка шагнул в спальню. Углы комнаты таяли во тьме. Окно было плотно зашторено и до половины заложено мешками с песком. На кровати валялась молодая девка. Именно валялась, обняв двумя руками огромную подушку и уткнув лицо в ком пухового одеяла.

Пашка оторопело уставился на белое гладкое бедро. Попка бесстыжей девки походила на две маленькие подушечки. На атласные.

— Ну, заведите же музыку, что вы сволочи все такие? — пробормотала девка.

— Это… Бой вроде на улице, — выдавил из себя Пашка, пытаясь ощупью вложить «наган» в кобуру.

— Да х… с ним. Музыку сделай. У меня от треска голова болит, — девка повернула голову, смахнула с лица волну рыжих кудрей. — А ты вообще кто, мальчик?

— Красноармеец Звиренко, командиров ищу, — Пашка во все глаза смотрел на девушку. Мордашка у нее была помятая, глаза густо обведены синевой, но Пашке казалось, что такого ангельского личика он в жизни не видел. Какая же она вся… тонкая. Фарфоровая.

— Красноармеец? — статуэтка равнодушно моргнула длинными ресницами. — Какой же ты красноармеец? Ты, наверное, еще в гимназию с ранцем бегаешь. Заведи граммофон, а? Ну, пожалуйста! У меня в висках от шума звенит.

— Это… барышня, ты послушай. Уходить нужно. Беляки прорвались. Где начдив?

— Да пошел он на х…, ваш товарищ начдив, — пробормотала девушка. — Бросили меня все. Слушай, к черту эту музыку. Ой, у меня виски сейчас лопнут. Дай вина. Там мадера осталась.

Пашка зачем-то взял с комода липкую бутылку, протянул девушке. Она шумно глотнула раз, другой. Обтерла ладонью рот. Пашка смотрел, как по гладкой коже катятся капли. Грудь у рыжей красавицы была небольшая, но даже на взгляд упругая, как литая резина.

Девушка насмешливо улыбнулась. Глаза у нее были шалые, пьяные, с огромными зрачками, и смотрели так бесстыдно, что у Пашки заколотилось сердце.

— Ну какой ты красноармеец, мальчик? Разве невинных херувимов в большевики берут?

Пашка насупился. Разве виноват, что уродился светловолосым и кудрявым? Стригись хоть каждую неделю, все равно дразнить будут. И никого не волнует, что ты почти любого можешь на лопатки уложить и английский бокс изучаешь. Раз борода еще не растет и кудрявый — амба, одна дорога, в херувимы. Тьфу! Бога и всех херувимов революция уже два года как отменила, чтоб вы знали.

— Барышня, ты бы задницу прикрыла и бельишко накинула. Не ровен час деникинцы налетят. Отступать нужно.

— Суровый какой, — девушка надула и так припухлые губки. — Коммунист, да? Ну иди, раз нравлюсь, — рыжая бесстыдница окончательно повернулась на спину.

Пашка ошеломленно смотрел, как перед ним раздвигаются ноги в сползших шелковых чулках.

— Иди, дурачок, — прошептала девушка, глядя огромными бессмысленными глазами. — Хорошо будет. Я вкусная.

Не устоял прикомандированный к ремкоманде боец Звиренко. Заворожил-околдовал бойца девичий гладкий животик да лобочек с аккуратным рыжим островком. И хоть познал Пашка радости плотские еще дома, под шелест прибоя на теплом азовском песке, но сейчас вышло как в первый раз. Теплая она была, податливая, и правда, статуэтка живая. Вздыхала часто, руку, чуть подпорченную синяками повыше локтя, на шею закинула, кудри юного любовника пальчиками ласкала.

— Давай, давай… ох, какой же вы зверь, товарищ Антоний…

Как называла да за кого принимала, Пашка думать не желал. Сладко было так, что взвыть впору. Огромная кровать скрипела, мешали сползшие на сапоги шаровары, да только и оглох Пашка, и онемел. Сжимал в объятиях скользкое тело, не чуял запаха вина и застарелого курева.

Ноги девушки обхватывали поясницу, вздрагивали:

— Ой, постой, задавишь! Ты сегодня совсем… Марафету хочешь?

Пашка хотел продолжить. Кровь била в башке гулким колоколом. Трясло всего. Замер, только жадно целовал в ключицу.

— Сейчас, сейчас, — бормотала рыжая, запуская руку в груду подушек. — Я только носик припудрю. Сам-то отчего не хочешь?

Пашка двинуться ей дал, но вымолвить не мог ни слова. Да и не о чем было говорить. Ниже живота тело словно парализовало. Ох, да не может быть, чтобы такой сладостью плоть сводило.

Руки у барышни дрожали, белый порошок сыпался на грудь. Бормотала:

— Дай, дай втянуть. Да пусти, гад, я тебе по-собачьи дам.

Она звучно втянула ноздрями, на мгновение замерла. Замотав рыжей гривой, начала переворачиваться.

Себя Пашка не помнил. Мял белое тело, наседал, жадно хватая воздух, скрипел от блаженства зубами. Барышня тоже заохала в голос, да еще и скулила. Подушки, за которые цеплялась, расползлись, трещали под ногтями льняные, липкие, в пятнах, простыни.

Отдуваясь, Пашка осознал, что лежит, уткнувшись лицом в густые кудри. От волос несло диковинным душистым табаком. Девушка, кажется, не дышала. Пашка поспешно сполз на бок, перевернул барышню. Глаза у нее оказались открыты, черные, огромные зрачки слепо смотрели в потолок. Пашка испуганно тряхнул бледные плечи.

— Ты кто? — девушка слабо уперлась ладонью в его руку, попыталась оттолкнуть. — Уйди отсюда, тварь.

За окном крепко бабахнуло, зазвенели стекла. Густо затрещали выстрелы. Совсем под боком, на Сумской.

Пашка скатился с постели, поддернул шаровары.

— Тикать нужно! Вставай!

— Да иди ты в… Надоели, уроды совдеповские, — рыжая сунула голову в подушки, потянула на себя одеяло.

Летнее пальто Пашка обнаружил на дверце шифоньера. Девчонка отбивалась, пришлось ее тряхнуть так, что зубы клацнули. Захныкала. Пашка впихнул ее в пальто.

— Туфли где?

— Что пристал? Быдло, тварь мастеровая. Пальцы с заусенцами, кобель тупой.

Пашка тряхнул ее покрепче, на этот раз за волосы:

— Уходить нужно, дура! Шлепнут ведь тебя, как комиссарскую блядушку.

— Меня шлепнут?! Да уж верно, зашлепают во все дырки. Думаешь, я у офицеров не сосала? Вы там все одинаковые. Пусти волосы, скотина! Больно! Пусти! Хочешь, отсосу? Тебе понравится. Да пусти же! Денег хочешь? Вон, бери! Только отстань.

Она уцепилась за шифоньер, с полки, из-под шелковых тряпок посыпались пачки денег. И советские, и широкие, растрепанные николаевские. Пашка, окончательно ошалев, сгреб пару пачек, запихнул в карман девичьего пальто. Стыдясь, сунул комок денег себе за пазуху. Рванул девушку за шиворот: