Четыре сестры - Малика Ферджух

ты ревнуешь, – нежно прошелестел Танкред, ущипнув тощую за щеку. – Гадкая девчонка.

Гадкая девчонка глупо хихикнула, и на Гортензию накатило неудержимое желание выцарапать ей глаза.

Испытание, однако, только начиналось. Такие гадкие девчонки, глупые и откровенно противные мини-вдовушки в мини-трауре, одергивающие юбчонки, в офисе Танкреда кишмя кишели. Он представил всех сразу, широким жестом:

– Мои ассистентки.

На длинном лакированном столе ждали суши. Шесть подносов, на которых лежали в ряд маленькие комочки белого риса, обмотанные черной пленкой.

– Попробуй, – сказал Танкред Гортензии. – Очень вкусно.

После чего, убежденный, что достаточно сделал для этой юной Клеменсии, он влился в волну ассистенток, которые увлекли его на порядочное расстояние. Исчезая, он сокрушенно развел руками, мол, я бы рад, но…

Брошенная, Гортензия почувствовала себя свободной.

Она смахнула с тарелки два ряда суши, завернула их в бумажную салфетку и спрятала в сумку. Никто не обратил на нее внимания, когда она направилась к выходу. Прощаться она не стала.

Итак, миссия примирения с треском провалилась. Она ожидала трогательной встречи, эмоций, объятий. Представляла себе, как разбудит в сердце молодого человека воспоминание о Шарли, и он прослезится, узнав, как грустно и одиноко старшей сестре. Ей даже не удалось произнести имя Шарли!

Хуже всего было, наверно, то, что она не жалела. Гортензия чувствовала, что предала бы сестру, приплетя ее к своей ошибке. Она подавила подступившие к глазам слезы. Это были не настоящие слезы печали, а жалкие слезы досады и унижения, которые иссякли, не успев пролиться.

Она пошла обратно мимо Комеди Франсез, коснулась ладонью исторических стен и вернулась в Пале-Рояль. Колонны высились перед ней, настоящие небольшие колонны, круглые, в изящную полоску, обрубленные на разной высоте, рядком, как суши на подносах. А в самом конце ряда, сидя каждый на своем обрубке, поджидали ее трое мелких.

– Где ты была? – крикнула Энид.

– Целовала порог Комеди Франсез. И нашла мини-еду. А хоть одно яйцо осталось?

Одно яйцо осталось, Гарри дал его ей в обмен на суши, и они разделили их. Гортензия все сделала правильно: она взяла шестнадцать, что делится на четыре. Четыре суши на нос голод не утолят, но укрепят дру жбу.

Гортензия подумала, что Париж – прекрасный город, только если быть в нем с теми, кого любишь.

– Что будем делать? – спросила Дезире.

Трое мелких как по команде повернулись к Гортензии. Та с радостью вспомнила, что она в ответе за свою паству. Она оставила их, чтобы исполнить несбыточную мечту. Теперь пора было вернуться к своим обязанностям. Она порылась в карманах. Под пальцами хрустнула банкнота Шарли.

– Куда идут туристы, доев крутые яйца в Пале-Рояле?

– Они пересекают сад, выходят на улицу Вивьен и идут в музей Гревен. Вот что они все делают, и вот почему на вход всегда большая очередь.

– Там интересно, в музее Гревен?

– Не знаю, – ответила Дезире. – Мы там никогда не были. Мама говорит, что это забава для туристов.

– Отлично, – сказала Гортензия. – То, что нужно.

Они встали в очередь на бульваре Монмартр, зажатые между группой эльзасцев и группой австралийцев. Когда Гортензия платила за билеты, у нее защемило где-то в области сердца. Она потратила всю банкноту Шарли. Получила сдачу – немного мелочи – и сунула ее в карман. Еще хватит на мороженое после музея.

– Идемте, – бодро сказала она. – Встречай нас, Гревен.

* * *

– Я понимаю, почему ваша мама не хотела платить за билеты. Десять евро, чтобы увидеть дурацких кукол, невесть кого изображающих, – это дорого.

– Энид, – одернула сестру Гортензия. – Если ты начнешь портить удовольствие, получишь.

– Ты дерешься только с Беттиной.

– Ладно. Тогда предупреждаю тебя, что намерена купить всем мороженое. А ты можешь идти куда хочешь.

– Жалкие угрозы, – вздохнула Энид. – Я же не на тебя сержусь, мне просто скучно в Гревене. Или, может быть, я вообще не люблю музеи.

– Может быть, она не любит, – эхом отозвался Гарри. – Имеет право.

– Может быть, – поддержала брата Дезире. – Любить или не любить – личное дело каждого.

– Может быть, – согласилась Гортензия. – Значит, я лишу мороженого себя. Три итальянских рожка, пожалуйста. Ванильных.

– А ты не хочешь? – подозрительно спросила Энид.

– Я разорилась. Пора бы тете Юпитер вернуться с работы, или тебе в самом деле придется сесть на пол в галерее с протянутой рукой.

– Если мама не идет к нам, то мы пойдем к маме, – объявил Гарри. – Все в «Быка на веревочке»!

– Ага, – поддержала его сестра. – Она нам так обрадуется. Настоящий сюрприз. Будет очень весело.

Гортензия сильно сомневалась, что Юпитер будет рада видеть весь свой выводок, запыленный и перепачканный мороженым. Но на войне как на вой не. У нее не было больше ни гроша. Следовало сообщить об этом верховному главнокомандующему.

– А далеко этот «Бык на веревочке»?

– Да нет, – сказал Гарри, потирая пальцем щеку (мороженое разбудило притихшую было боль). – Обратно через пассаж, потом по улице Вивьен… и это в двух шагах от Пале-Рояля.

10

Париж со вкусом жавелевой воды

Женевьева поторопилась убрать гигантский пластмассовый рожок и настоящее мороженое внутрь киоска, захлопнуть ставни и закрыться. Она склонилась к стеклу витрины, убедилась, что прическа держит ся, сменила брюки на юбку – которую положила в пакет «Гиперпромо» утром, уходя из дома, – вышла и взяла курс на парусную школу.

Она старалась не бежать. Просто шла. Но быстро.

Мачты яхт позвякивали, как тысячи колокольчиков на ветру. Она сразу увидела, что никто ее не ждет, и чуть было не повернула назад, чтобы прийти второй раз. Но осталась ждать, полусидя, полустоя, прислонившись к борту наклонившейся лодки.

Она видела первые возвращающиеся суда. Последних пловцов. Горизонт, к которому все ниже клонилось солнце. Спасателей, спускавших зеленый флаг и писавших на черной доске сводку погоды и график приливов на завтра.

– Ты одна? – спросил голос за спиной.

Дария. В цельном купальнике. То есть практически с голой грудью.

Женевьева привстала и улыбнулась:

– Ты тоже одна?

Большим пальцем через плечо Дария показала на своих друзей, она просто обогнала их. Она остановилась и спросила:

– Ждешь Виго?

Женевьеве пришлось собраться с силами и ответить:

– Да.

Дария сморщила нос, ковыряя песок большим пальцем правой ноги.

– Тебе не кажется, что он странный парень?

– Нет…

– Он говорит, что ему двадцать лет. По-моему, врет.

«Еще как!» – подумала Женевьева.

Дария заметила мелькнувшую в ее глазах улыбку. Улыбку, означавшую, что она ничего не понимает, и это ужасно.

– Ты бы осторожней. Ты с ним уже встречалась?

В эту минуту как нельзя более кстати подошли остальные.

– Эй!