Чужие страсти - Эйлин Гудж

— Разумеется, я ужасно переживала. Я хотела сразу же позвонить, но… — Она снова запнулась, сообразив, что уже начинает извиняться, хотя ни о каком прощении не может быть и речи. Голая правда заключалась в том, что она не должна была следовать совету Переса. Ей нужно было довериться своему внутреннему голосу. Теперь же она хваталась за любую возможность хоть что-то изменить, даже понимая, что уже, видимо, слишком поздно. — Может, вам что-то нужно? Деньги? Место, где вы могли бы остановиться? — Она посмотрела на Консепсьон, но та с тем же презрительным выражением лишь покачала головой. — Тогда, может, вызвать вам такси? Вам действительно нельзя оставаться на улице в такую погоду. Об оплате не беспокойтесь. Я позабочусь об этом. На самом деле я бы с радостью покрыла все ваши расхо…

Консепсьон оборвала ее, прежде чем Абигейл успела договорить:

— Мне от вас ничего не нужно. — Глаза ее пылали.

Абигейл озадаченно посмотрела на женщину.

— Простите. Тогда я не знаю, чем вам помочь.

— Дело не в помощи. Я пришла не за этим. — Мать погибшей девушки выпрямилась в полный рост. — Я хочу своими глазами посмотреть на женщину, которая забрала у меня mi hija[107]. — В обличительном жесте она указала на нее пальцем. — Кровь моей дочери на вас, сеньора.

Абигейл вздрогнула, как от удара. Она вдруг поняла, что только сейчас полностью прочувствовала потрясение, вызванное гибелью девушки. До сих пор имя Милагрос Санчес было для нее всего лишь именем, всплывшим в связи с несчастным случаем. Теперь же, глядя в лицо скорбящей матери, Абигейл отчаянно хотелось помочь этой женщине возместить ее потерю… хоть как-то… хоть чем-то… Но какие объяснения она могла предоставить? Какие слова утешения произнести? Смягчить эту боль было невозможно.

Будь она в своем офисе, рядом находились бы люди, которые помогли бы как-то уладить это дело, но здесь, в собственном доме, ей не найти спасения. Она оказалась в ловушке, бежать было некуда, а эти жуткие горящие глаза, глаза ангела мести, словно пригвоздили ее на месте. Консепсьон не сказала и не сделала ничего угрожающего, но, тем не менее, Абигейл была так напугана, как будто ее держали на мушке прицела.

Только через какое-то время ей наконец удалось совладать с собой и она тихим дрожащим голосом ответила:

— Если бы я знала… если бы я могла предотвратить пожар, поверьте, я бы обязательно это сделала. Вы себе представить не можете, как я сожалею.

Консепсьон с презрением покачала головой.

— Сожалеете? На самом деле вы не сожалеете, сеньора. Вы сожалеете только о том, что я здесь. Теперь вам не спрятаться.

— Прошу вас, я понимаю, что вы расстроены, но…

Женщина сделала еще один шаг к ней.

— У вас есть дочь, верно?

Абигейл резко выпрямилась.

— Слушайте, давайте не будем вмешивать сюда мою дочь.

Откуда ей знать, не попытается ли эта женщина отомстить ей, каким-то образом причинив вред Фебе? От этой мысли она похолодела. Если бы здесь был Кент! В таких ситуациях он неизменно был хорош. К нему часто приходили истерические пациенты с разными кровотечениями или поломанными костями, и ему всегда удавалось успокоить их.

— Моя Милагрос была хорошим человеком. Хорошей девочкой, — продолжала Консепсьон Дельгадо тем же неумолимым тоном. — Она много трудилась, чтобы заработать денег и поехать в Америку, к своему мужу. Это была ее мечта. Теперь этой мечты больше нет. Мой ребенок умер. Но вам ведь все равно. Для вас она — ничто. — Сжатые губы женщины, синие от холода, резко контрастировали с горячим жаром ее взгляда. Нервным движением она полезла в карман и, достав оттуда фотографию, сунула ее прямо в лицо Абигейл. На снимке была запечатлена улыбающаяся темноволосая девушка, похожая на Консепсьон в молодости. — Mirá[108]. Посмотрите на нее. Знайте, кого вы у меня отняли. — В глазах ее стояли слезы, но это были жесткие слезы — черный лед на дороге, по которой сейчас неудержимо скользила Абигейл. — У вас есть дочь. А что есть у меня? Скажите мне, сеньора.

Тени на стенах, отбрасываемые дрожащим пламенем свечи, угрожающе разрастались и, казалось, смыкались вокруг Абигейл. Ее кухня, благоухающая корицей и гвоздикой, заполненная любимыми предметами, внезапно показалась ей холодным и неуютным местом. Ни синяя керамическая миска для хлеба, принадлежавшая ее матери, ни образцы вышивки, сделанные еще ее прабабушкой и передававшиеся из поколения в поколение, ни глиняное блюдо с неровными краями, которое вылепила Феба, когда была еще в первом классе, не радовали ее.

— Я понимаю, что не могу сделать ничего такого, что восполнило бы вашу утрату, — начала она, медленно и тщательно выговаривая слова, чтобы Консепсьон поняла ее… и чтобы не потерять контроль над собой. — И я не отрицаю, что в любом случае несу какую-то ответственность за происшедшее. Но давая распоряжение увеличить производство, я понятия не имела, что сеньор Перес станет подвергать всех риску, вводя определенные… ограничения. — Абигейл действительно пришла в ужас, когда узнала о предпринятых им мерах, и ее первым порывом было уволить Переса. Но управляющий слишком много знал, и она не сомневалась, что при случае он воспользуется этим для своих целей. Сейчас Абигейл понимала, как неубедительно звучат ее объяснения для Консепсьон, несмотря на то что она старалась заставить мексиканку понять истинные причины трагедии. — Да, вас постигло жуткое горе. Но поверьте, в подобных ситуациях часто бывает так, что никто не виноват. Порой это просто цепочка неправильно принятых решений. Людям свойственно допускать ошибки. Именно это случилось на фабрике… Страшная ошибка.

До Консепсьон, возможно, и не дошел смысл каждого из произнесенных Абигейл слов, но она все же поняла достаточно. У нее перехватило дыхание, на бледных щеках, словно кровь на снегу, появились два красных пятна.

— Ошибка?! Сказали бы вы то же самое, если бы это была ваша дочь? — с горечью воскликнула она, одной простой фразой добравшись до сути проблемы.

А правда состояла в том, что, если бы это была Феба, Абигейл не только бы уволила Переса, но и проследила бы, чтобы он больше никогда не нашел себе работы, — она бы превратила его жизнь в ад. В этот момент она поняла, что уважает эту женщину, совершенно чужую ей, но имеющую с ней одну общую черту: они обе знали, что значит быть матерью. Поэтому, отбросив всю осторожность, Абигейл печально сказала:

— Все всегда выглядит иначе, когда речь идет о твоем собственном ребенке.

Их глаза встретились: две матери молча признали справедливость этого утверждения.

— Тогда вы, должно быть, догадались, с какой целью я пришла сюда, — с вызовом произнесла Консепсьон. — Я хочу добиться справедливости, потому что без нее ни мне, ни Милагрос не будет покоя.

Что-то в ее голосе заставило Абигейл напрячься.