Моонзунд - Валентин Пикуль

– А, собаки! Большевистское отродье… продались? Дыбенко, отбиваясь от ударов, упал на мостовую:

– Стой, сопляки… Кому продались? Дыбенку не купишь…

Избитого в кровь, юнкера потащили его в Зимний дворец. Тащили и били. Побьют, снова тащат… Церетели вышел из дворца с портфелем, пошагал куда-то. Важный. Социалист!

– Эй, министр-социалист, – позвал его Дыбенко, – это как понимать вашу демократию? Так и надо, чтобы нас лупцевали?

Следом за «Гремящим» в Неву залетел и эсминец «Молодецкий» под флагом контр-адмирала Вердеревского. Комфлот сошел на берег, и его тут же обступили офицеры из Адмиралтейства:

– Сдайте кортик… вы арестованы!

– В чем я, командующий флотом, провинился?

– Измена родине и революции, – отвечали ему.

– Это лишь красивые слова, а где же факты?

– Секретный приказ товарища министра Дудорова вы огласили перед большевиками-матросами. Разве это не есть измена?

Тут же, на набережной, Вердеревский вывернул карманы:

– Чист, аки голубь. Ведите.

* * *

Они встретились в Зимнем дворце – избитый Дыбенко, которого отвозили в «Кресты», и общипанный, без нашивок адмирал Вердеревский, которого сейчас отвезут в Алексеевский равелин.

– Веселенькая у нас с вами история, – сказал Вердеревский Дыбенко. – Прямо мухи дохнут от непонимания… Сколько можно быть глупцами? Комфлот и Центробалт встретились, и… где?

Эссен – Канин – Непенин – Максимов – Вердеревский… Теперь начальник Минной дивизии контрадмирал Развозов, получил приказ сдать дивизию контр-адмиралу Старку, а самому заступить пост комфлота. С чего начать и за что браться?..

– Я за старые порядки, – предупредил Развозов. – Флот распустился, он потерял боевые качества. Вернем ему божеский вид…

Керенский, став премьером, публично объявил балтийцев германскими агентами, сознательно разрушающими русский флот. Центробалт переизбрали заново, и Развозов взял его в свои руки, как когда-то Колчак держал в руках вожжи черноморских ревкомов.

– Товарищи! – убеждал Развозов. – Только поменьше политики, только побольше дела. Пишите мандаты, обсуждайте резолюции, но не суйтесь в оперативное руководство флотом…

На Сенатской площади Гельсингфорса, на крутых маршах лестницы финляндского сената, с утра до вечера толпились матросы.

– Сашку долой! Почто он Балтику матеряет?

– Товарищи, никакого доверия временным!

– Слыхали… А чем тебе Керенский не угодил?

– Это ты брось, а то и в ухо могу заехать.

– Крейсерские, валяй сюды… туг большак затесался!

– Бей его, дай в зубы шпиону.

– Это ты кого бьешь? Да я кавалер «Георгия».

– Видали мы таких… отфорсился!

А на рейде дымят, стоя близехонько один к другому, два враждующих линкора: «Республика» – партийный флагман большевизма, и «Полтава» – мощная цитадель эсерства; катеров с «Республики» полтавские даже не принимают под трапы.

– Отчаливай по-хорошему, а то все зубы тебе по палубе раскидаем Ишь, бойкие какие… им Керенский не пофартил!

В море деловито вышел крейсер «Адмирал Макаров» – под черным пиратским флагом: с черепом и костями, как на будке трансформатора токов высокого напряжения. Костями загремели они не от анархизма – это от милюковского патриотизма. Крейсер объявил себя «кораблем смерти», беря пример с женского «батальона смерти». По радио с крейсера оповещали: «Умрем за Россию!» (а умереть за революцию уже не хотели). Кризис не прошел даром для флота. Даже такие твердыни большевизма, как Кронштадт и Гельсингфорс, и те дали трещины. Матросы «переписывались» в эсеры, в анархисты, сваливались в беспартийное болото, где быстро и закисали.

Теперь слышались и такие разговоры:

– А разве при царе плохо жилось? И кормежка была лучше. И по стопке давали. От этих революций только башка трещит, ну ее!

Немцы наступали по всему фронту, и сложный вопрос о братании заглох сам по себе. Куда же там брататься, если брат-немец своего брата-русского на штык сажает и радуется… Кайзер забрал Тарнополь, наши войска оставили Галич и Станислав, все рушилось в наступлении, к которому призывал Керенский, и наступление обратилось в беспорядочное бегство и дезертирство. Русские войска разложились! Не желая воевать, они мародерствовали, занимались грабежом, насиловали женщин. Это была уже не та победоносная армия России, какую знали раньше, – это был деморализованный сброд… Ленин был прав, когда эту армию распустил и стал создавать новую армию – на новых началах.

А сейчас наши дела плохи, читатель!

* * *

Вскоре дезертировал минер «Новика» – лейтенант Мазепа. Вещички свои он оставил в каюте, чтобы они его в бегстве не связывали. Бежал в лучезарное сияние желто-блокитной хохлацкой автономии. Неожиданно к Артеньеву явился с рапортом Паторжинский.

– Я тоже ухожу, – заявил он.

– Дезертируете, – поправил его Сергей Николаевич.

– Нет. Я ухожу. Минер удрал на мотив «Ой, не ходы, Грыцу», а я ухожу по мотивам благородного полонеза Огинского…

Артеньев жестоко изодрал в клочья рапорт штурмана:

– К чему это? Бегите уж так. Без официоза…

С вахты доложили:

– От Куйваста подходит «Гром»…

Мягкий толчок корпуса, скрип кранцев, хруст швартовых канатов – и «Гром» прильнул бортом к своему старшему брату. В дверь каюты Артеньева сразу же постучали – вошел артиллерист с «Грома», совсем молоденький лейтенант Владимир Севастьянов[21].

– Садись, красно солнышко, – невольно обрадовался Артеньев свежему человеку. – Откуда пришли и куда уходите?..

В разговоре о том о сем Севастьянов сказал:

– А я по делу… У меня сразу три гальванера сбежали, Сергей Николаич, не пожертвуешь ли для «Грома» одним? А то ведь случись – противника встретим, нам даже не отругаться от него. Со Старком мы договоримся: перепишет. Не скупись – дай!

Артеньев долго молчал, соображая. Потом сказал:

– Дам. Вот, ознакомься с этой светлой личностью…

Просматривая бумаги гальванера, Севастьянов спросил:

– Нет ли подвоха, Сергей Николаич, с твоей стороны? Ты сам был артиллеристом, как же можешь отдать такого специалиста?

– Ты просишь. Я уступаю. Чего не понять?

– Да ведь гальванер этот сущее золото для ПУАО.

Артеньев решил быть честным с товарищем:

– Володя, отдаю потому, что он большевик… Забирай! Севастьянов пожал плечами, засмеялся, наивный человек: