Когда сияние нисходит - Лори Макбейн

— О, скорее бы рассказать Алтее и всем остальным! Они будут так счастливы! Настоящее чудо…

― Нет!

— Конечно. Прости меня, Гай, — поспешно пробормотала Ли. — Ты хочешь сам сообщить хорошие новости.

— Нет, Ли, не стоит, чтобы об этом знал кто-то, кроме тебя.

— Но почему? — нахмурилась Ли. — Не понимаю. Все будут на седьмом небе!

— Пусть я больше не в совершенной тьме, но все же слеп. Что, если все так и останется? — спросил он без особой горечи и, услышав вздох сожаления, улыбнулся.

— Вот видишь! Нет, я не хочу пробуждать беспочвенные надежды. Скажу всем, только когда смогу видеть выражение их лиц, но ни секундой прежде.

— А от Лис Хелен тоже скроешь? Ей бы следовало знать раньше остальных, даже раньше меня, — возразила Ли.

— Почему?

— Ну… я думала… разве ты не…

— Не влюблен в Лис Хелен? — фыркнул Гай. — С чего бы это? Она очень мила и добра ко мне. Она… как сестра. — И словно почувствовав вопрошающий взгляд Ли, виновато отвернулся.

— Добра? Она любит тебя, Гай, — напрямик отрезала Ли, сгорая от желания хорошенько ущипнуть его, чтобы привести в чувство.

— Разве? А по-моему, просто жалеет. Сердце у нее еще мягче, чем у тебя. Я вроде одного из ее чахлых растений, которые требуют немного больше внимания. Вот и все. Ничего более. Да и что может быть еще? Я слеп. Какая тут любовь? Господи Боже, неужели она не сможет найти себе здорового мужчину? Что с ней такого неладного, что она вдруг захотела бы проводить время с беспомощным калекой, который даже не знает, как она выглядит? — взорвался Гай.

— Она тебя любит, — тихо повторила Ли. — Ты просто не видишь, как она на тебя смотрит. А я вот вижу.

— Вот именно, Ли, не вижу. А если обрету зрение, может, мне и не понравится то, что передо мной предстанет. Когда же я обрету способность самостоятельно есть, одеваться и ходить без поводыря, у нее не останется причин постоянно искать моего общества, — резко бросил он и прижал пальцы к глазам, словно страдая от невыносимой боли, но тут же повернул голову и слепо уставился на дверь. — Что это? Мне послышался шум.

— Возможно, в дверь скреблась одна из твоих гончих. Они вечно прокрадываются в любую щель, особенно на кухне. И хотя Лупе вроде бы кричит на них, все равно откуда только берутся кости из супа или лепешки, чтобы сунуть им в пасти! — пояснила Ли, оглядываясь на дверь. Она была полуоткрыта, но оттуда не торчал любопытный нос. — Должно быть, это сквозняк! — догадалась она и, с досадой посмотрев на брата, добавила: — Я совершенно тебя не понимаю!

— О чем ты?

— Сейчас ты говоришь, как прежний Гай, который ничуть не заботился о чувствах других. Помню, как ты гордился количеством разбитых сердец!

— Прежний Гай, — повторил он мягко, с любопытством, словно говоря о совершенно незнакомом человеке. — Прежний Гай Треверс, хотя временами и был человеком не слишком приятным, о чем я глубоко сожалею, все же имел не менее чем три преимущества над нынешним. У него было зрение. У него были деньги, как наследственные, так и те, что он мог заработать адвокатской практикой, и уже хотя бы поэтому мог вести достаточно роскошный образ жизни. И у него был дом. Очень ценный дом. Дом, в котором он родился. Именно в Треверс-Хилл я надеялся когда-нибудь привести невесту и растить там будущих детей. У меня больше не осталось ничего, дорогая, так что и будущего тоже нет. Или ты забыла?

— Гай…

— Нет, это чистая правда. Очевидно, кое в чем я более зрячий, чем ты. Я живу здесь, в Ройял-Риверз, из милости, и только потому, что прихожусь тебе братом. Ты теперь Брейдон, а не Треверс и, следовательно, член семейства. Я же по-прежнему Треверс, хотя и не имею ничего. И могу навсегда остаться инвалидом. Но даже если снова обрету возможность видеть, что смогу предложить женщине, особенно Лис Хелен? Мои перспективы достаточно ограниченны. Мы потеряли все. И даже если Адам заплатил налоги на Треверс-Хилл, что будет в следующем году? Где я возьму денег, если нечего продать, а поля либо не засеяны, либо сожжены? Разве я смогу обеспечить Лис Хелен тот образ жизни, к которому она привыкла? Раньше я смело попросил бы ее стать моей женой, но не сейчас. И не стану ставить никого в неловкое положение, заговаривая о чем-то подобном. Думаю, вряд ли Натаниел Брейдон будет доволен таким предложением. Вероятно, посчитает меня охотником за приданым и вышвырнет из дома, не успею глазом моргнуть.

— А если зрение не восстановится? — спросила Ли, желая заставить его увидеть истину. — Не можешь же ты отрицать, что подумываешь…

— О женитьбе? — докончил Гай, не в силах скрыть горечи.

— Да! Ты молодой человек, у тебя вся жизнь впереди. Хочешь провести ее в одиночестве?

— О, Ли, конечно, нет. Пусть я и потерял зрение, но остался мужчиной. И у меня, как у всякого мужчины, есть потребности. Лис Хелен — женщина, с мягким душистым телом и шелковистыми волосами. Конечно, я желал ее, но это не значит, что в голову приходили мысли о женитьбе. Я не сделаю предложения ни ей и никакой другой женщине, — твердо заключил он, и упрямо выдвинутый подбородок напомнил Ли отца в те минуты, когда тот принимал какое-то твердое решение.

— Гордость Треверсов, — вздохнула она.

— Последнее, что у меня осталось, не так ли? — чуть улыбнулся он.

— Да, и ты еще пожалеешь об этом.

— Да ну? А как насчет твоей гордости Треверсов? — парировал он.

— Кажется, ты сам заявил, что я теперь Брейдон, — легко включилась в давнюю перепалку Ли.

— Только по имени, дорогая, но гордость Треверсов всегда при тебе останется. Она у нас в крови. Но что будет, когда вернется твой муж? Для тебя возврата нет, Ли, надеюсь, ты это понимаешь?

— А может, я не желаю возвращаться!

— В Виргинию? Или снова становиться Ли Треверс?

— Возможно, и то и другое, — призналась Ли, вставая и подходя к окну, откуда открывался вид на горы.

— Тебе здесь нравится, верно? — неожиданно спросил он без всякого удивления.

— Да, хотя сама не знаю почему. Я любила Виргинию и тоскую по Треверс-Хиллу, причем иногда так сильно, что сердце ноет. И все же вряд ли я сумею вернуться обратно. Просто не смогу снова смотреть на разруху и гибель, зная, что всех, кого я так любила, больше нет. И в то же время нельзя сказать, что я несчастлива здесь. И совсем не чувствую, что нахожусь в изгнании. Собственно говоря, я еще в жизни не ощущала себя… ах, не знаю, — пробормотала Ли, пожав плечами.

— Зато знаю я. Ты ощущаешь себя свободной. Именно ты всегда была мятежной душой. И никогда не походила на Алтею, которой для полного счастья было достаточно сидеть на веранде, вышивать или рисовать, навещать друзей, сплетничать, обмениваться рецептами или фасонами платьев и от нечего делать болтать о литературе и политике. Правда, Алтея достаточно умна, пусть и притворяется, что все ее интересы заключаются в доме и семье. Не думаю, чтобы она когда-нибудь испытывала душевную неудовлетворенность. А малышка Люси… хотя она больше походила на тебя и то и дело умудрялась попадать в беду, просто резвилась, как длинноногий жеребенок, и всегда брала с тебя пример. Находила величайшее удовлетворение во всем, что бы ни делала и где бы ни находилась. Она была бы счастлива повсюду. Всегда полна жизни и энергии. Но никогда не искала чего-то другого. Но ты, Ли… ты всегда казалась неудовлетворенной. Я не говорю, что ты была несчастна. Просто тебе чего-то не хватало. Иногда я сомневаюсь, нашла бы ты свое счастье с Мэтью. Да, ты стала бы хозяйкой собственного дома в Чарлстоне, имела бы все что пожелаешь, включая любящего мужа, а потом и детей, но всегда гонялась бы за чем-то неуловимым. Не представляю тебя разливающей чай и сплетничающей с избалованными, холеными дамами или стоящей неподвижно на примерке, пока модистка втыкает булавки в один из бесчисленных нарядов, которые Мэтью покупал бы тебе. Да в Треверс-Хилле ты не вылезала из старенького муслинового платьишка! Никогда еще не видел женщину, столь равнодушную к модам, и все же ты всегда так чудесно выглядела. Сама сказала, что мне нравилось разбивать сердца. А вот ты обожала шокировать людей. Помню, как матушка надеялась, что в пансионе тебя превратят в истинную леди, и все твердила, что это единственный твой шанс сделать блестящую партию. Но, получая отчеты от директрисы, впадала в истерику и принималась обмахиваться веером, а потом звала Джоли и удалялась в спальню с очередной мигренью. Отец грозил вызвать на дуэль директрису за то, что расстраивает жену, что-то бормотал насчет нервных француженок и всегда находил для тебя оправдания. Он так тобой гордился. Любил твой неукротимый характер, считая его совершенно таким, как у его жеребят. Но сомневаюсь, чтобы Мэтью при всей своей привязанности к тебе понял бы твою нелюбовь к правилам этикета и приличиям. И ты нисколько не изменилась. Я слышал, что ты скачешь верхом по-мужски, носишь широкие шаровары, от которых мисс Симону и мисс Клариссу чуть удар не хватил!