Дар берегини - Елизавета Дворецкая

Ельга-Поляница, отдав боярыне чашу, снова взяла младенца на руки. Она сияла, будто сама стала матерью, не испытав неизбежных мучений. Ее переполняло счастье. Единственный оставшийся в живых ее брат по отцу за какой-то год проделал путь, который иным не одолеть и во всю жизнь: из живущего среди челяди побочного хозяйского сына стал воеводой, одним из первых мужей Киева, богатым человеком, мужем знатной, прекрасной женщины и отцом здорового младенца-сына. Даже сядь он в самом деле на киевский стол, она не могла бы быть счастливее.

Оглядываясь и скользя взглядом по радостным, раскрасневшимся, полным пьяноватого, но искреннего воодушевления лицам, Ельга-Поляница вдруг будто споткнулась. Ингер улыбался на своем высоком столе, глядя снисходительно, однако, вполне дружелюбно. В мыслях он видел, как через пару месяцев возьмет на руки собственного сына и даст ему куда более прославленное имя – имя самого Ельга киевского, имя властелина. Зато Ельга-Прекраса, сидевшая на особом кресле возле ступеней престола, не разделяла общей радости. Ее живот, тоже довольно большой – ей оставалось носить месяца полтора, – выпирал из-под красной, шитой золотой греческой далматики, а лицо было бледным, как шелк убруса. Голубые глаза ее источали холод предательского весеннего льда.

Невольно Ельга-Поляница прижала младенца к себе покрепче и повернулась спиной к престолу, собой загораживая племянника от этих русалочьих глаз. В сердце кольнуло тревогой, и впервые она осознала: их родственное соперничество, пока еще слабо проявленное, может привести к столкновениям, где ставкой окажется жизнь.

⁂

Дней через десять после того памятного пира весна разбудила Днепр – потемневший, покрытый лужами талой воды лед на реке треснул и тяжело двинулся вниз по течению. Он шел день и ночь – один день, два, три… пять, шесть, семь… Прекрасе жутко было думать, как огромна эта река: казалось, половину света белого она может увлечь с собой, толкая к морю ледяные поля. Каждый день Прекраса приказывала одеть себя потеплее и выходила на гору посмотреть на ледоход. Две челядинки вели ее под руки, чтобы не поскользнулась, упаси чур. Снег со склонов сошел, вот-вот сквозь прошлогоднюю траву покажется новая. Зная, что предстоит ей в травень-месяц, Прекраса следила за пробуждением земли-матери с нетерпением, но и со страхом. Свежий ветер весны, дующий в лицо, бодрил, воодушевлял, обещал новые начала и широкие просторы, на которых отныне будет разворачиваться ткань ее жизни.

Но вот уплыли вниз, к Греческому морю, последние льдины. Вода шла высоко, подмывала берега, и не раз Прекраса видела со своей безопасной горы, как мутный Днепр несет стога сена, вывороченные с корнем деревья, перевернутые челноки, разломанные плетни, а однажды – соломенную крышу избенки. Спаслись ли жильцы, или Днепр-батюшка, голодный после зимы, поглотил и людей?

В Киеве было оживленно: на Подоле, на всех киевских пристанях готовили лодьи для предстоящего похода в Царьград. Войной с греками Ельг Вещий добился права ежегодно отправлять туда свои товары и взамен покупать всякие диковины, которых не водилось на Руси: яркие узорные паволоки, золото, серебро, прочные шлемы и пластинчатые доспехи, вино, масло из оливок, красивую резную кость, посуду, расписанную блестящими пестрыми красками. Ингер готовился отправить в Царьград посольство из лучших людей, чтобы уведомить греческих цесарей о переходе власти к нему и подтвердить обеты дружбы. Русь пребывала в возбуждении: что если хитрые греки откажутся возобновить договор с наследником Ельга? Не придется ли опять воевать? Успех войны с древлянами должен был очень способствовать успеху посольства: привезя на продажу челядь из покоренного племени, русы покажут, что с новым князем стоит дружить, он и отважен, и удачлив. Еще не было решено, кто возглавит посольство. Охотников, достойных этой должности, было двое: Ивор и Свен. Свен, воодушевленный своими успехами у древлян, брался покорить и греков, ради чего готов был покинуть на целое лето молодую жену и младенца-сына. Но Ингер не очень-то хотел его отпускать: как знать, о чем столкуется с греками родной, хоть и побочный сын Ельга, взявший такую силу? Свен с прежней Ельговой дружиной теперь жил в гостевых домах вне града – места в княжьем дружинном доме они уступили холмоградцам, – но богатая добыча из Деревов дала ему возможность сохранить людей. Обе дружины соперничали, Ингер был недоволен тем, что Свен не намерен занять место послушного слуги, а желает сам быть господином, но еще не чувствовал себя в силах для открытого столкновения.

Приближался Ярилин день. Уже на днях все хозяева, имеющие скотину, встанут пораньше, совьют венки из первых зеленых ветвей и травы, украсят ими коров и овец, выпустят на луг, погоняя веткой цветущей вербы. Старцы разложат костры, Ельга-Поляница бросит в них коренья и травы, отгоняющие зло, прогонит скотину через волшебный дым. На лугу устроят угощение для пастухов, заиграют рожки, парни и девки впервые в этом году заведут хороводы, запоют песни, улетая мыслями к грядущим купальским игрищам.

Третий день перед Ярилиным тоже был по-своему значим, но об этом не говорили вслух. В этот день на дне рек и озер просыпаются их хранительницы – берегини. Прекраса ждала этого дня с куда большим нетерпением, чем выгона скота – даже с большим, чем в девичестве ждала Купалий. В этот день она вновь обретет силу своих неземных покровительниц, а их помощь требовалась ей незамедлительно. Как ни трудно ей было, за две-три седмицы до родов, выходить из дома, тайный голос в душе твердил: откладывать нельзя. Даже ночью во сне она слышала его и беспокойно ворочалась, стараясь поудобнее пристроить огромный живот. Ингер уже месяц спал на другой лавке, чтобы они не мешали друг другу.

Еще до рассвета Прекраса тихонько поднялась, разбудила служанку, спавшую возле ее ложа на полу. С ее помощью обулась и оделась; крадучись, чтобы не потревожить Ингера, выскользнула из дома. Предупрежденные служанкой, ее уже ждали у крыльца Ратислав с тремя гридями. Но вот наткнуться на Ивора, хмурого спросонья, Прекраса не ждала и попятилась: что если он ее не выпустит, позовет мужа?

– Куда ты собралась, матушка? – вполголоса спросил боярин. – Чего тебе надобно в такую пору? Гляди, туман, как молоко, дороги не видать. Скажи – все сюда тебе доставим.

Бывший кормилец тоже понимал, как важно молодой чете побыстрее обзавестись здоровым ребенком, а для этого Прекрасе следовало беречь себя.

– Так надобно мне, отец, – мягко, но отчасти надменно ответила она, подходя к Ратиславу, державшему коня. – Не шуми и жди. Как рассветет, я ворочусь.

– Тогда сам с вами поеду, – решил Ивор. – Пригляжу.

Против этого Прекраса не возражала. Помня, как она спасла Ингера от смерти чарами «молчаливой воды», Ивор и вся дружина до сих пор видели в молодой госпоже волшебную деву, чьи дела недоступны их разумению. Однако верили: если она что-то делает, то и впрямь так надо.

– Как бы не увидал нас кто… – ворчал Ивор, садясь на своего коня. – А то пойдут языками чесать…

Он опасался не зря: тайный выезд молодой князевой жены, в ее положении, уж верно вызвал бы много разговоров. Прекраса сидела в седле, а Ратислав вел ее лошадь под уздцы. Двигались шагом. Дозорные у ворот Горы встретили их с изумлением, но даже вопросов задавать не посмели. Это были люди Ивора, никаких препятствий они чинить не могли, однако в глазах их читалось: неспроста это.