На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1935-1945гг. - Ханс фон Люк

В шахтах уголь разрабатывался на глубину до 15 метров. Техника безопасности просто отсутствовала. С одной стороны, из-за централизации управления – все решалось в Москве, и администрация не могла обеспечить рабочих касками и тому подобным оборудованием, – а с другой стороны, работали на шахтах осужденные и военнопленные, гибель одного или нескольких из них не влекла никакой ответственности. В общем, вместо касок мы носили обычные головные уборы. Своды подпирались балками, которых явно не хватало. И по сей день меня поражает то, как редко происходили у нас несчастные случаи.

В холодные зимы нам самим приходилось думать об обогреве бараков. Конечно, заботиться об этом тоже надлежало русскому коменданту, однако ввиду наличия в шахтах хороших запасов топлива он экономил на расходах на отопление. Администрация шахт строго запрещала выносить уголь, но, несмотря на это, после каждой смены шахтеры выносили под мышками крупные куски угля, которые потом доставляли в лагерь. Добычу распределяли поровну по всем отсекам. В общем, что касается запретов – одной рукой русские писали, а другой зачеркивали.

В начале 1946 г. – всего после нескольких месяцев работы в шахте – меня вдруг перевели в бригаду, строившую дорогу. По сей день не знаю, кого благодарить за этот «перевод», Юппа Линка или главного начальника, «угостившего меня завтраком» в 1941 г. полковника из Яхромы.

Так началась для меня следующая глава в истории плена.

Ужасный, нескончаемый голод постоянно оставался с нами, жил в нас, как звучали в ушах окрики русских охранников, их неизменное «Давай! Давай!». Мы – уцелевшие – постепенно находили свой собственный ритм жизни и начинали приспосабливаться к русской ментальности. Не только шахтеры, но и рабочие из других бригад скоро заслужили уважение как специалисты, честно и добросовестно делавшие свое дело, при этом более порядочные, чем русские «коллеги». Если на нас начинали кричать, мы отвечали тем же. Что удивительно, тогда нас переставали погонять и принимались упрашивать:

– Пожалуйста, продолжайте работать, а то мы беды не оберемся.

Любой, кто думает, что ремонтировать русские дороги означает посыпать их щебенкой или сидеть за рычагами землеройных машин, как это было бы на Западе, рискует впасть в глубокую ошибку. Нам приходилось выравнивать и делать пригодными для езды обычные грунтовые дороги, которые вели к стоявшим поодаль деревянным домам начальников. Для каковых целей грузовики «Студебеккер», которые во время войны тысячами поставляли русским американцы, доставляли нам неотесанный булыжник. Ползая на коленях по земле, мы вбивали его в грунт. Иногда я видел «своего» полковника из Яхромы, проезжавшего мимо на государственном «лимузине». Однажды он заметил меня, остановился и спросил:

– Что вы тут делаете? Почему вас задействовали как чернорабочего, а не как «спеца»? Я поговорю с вашим комендантом.

Совершенно очевидно, он свое намерение выполнил, потому что через несколько дней меня вызвал Замхарадзе:

– С завтрашнего дня выходите на работу бригадиром бетоноукладчиков. Подберите себе нескольких помощников из «спецов» в лагере. Охрана проводит вас на новое место работы.

Юпп Линк помог мне найти нескольких людей посильнее. Единственным настоящим «спецом» среди них оказался каменщик. Остальные не имели отношения к строительству и не попали в шахту по причине физической слабости.

На следующее утро охрана сопроводила нас к строящемуся зданию у шахты, на котором уже работала русская бригада.

– Пошли вон, сукины дети! – закричал на них русский распорядитель. – Разворовали весь цемент и продали, гады! Немцы научат вас, как надо работать.

Что мы там делали? Вырыли котлован примерно четыре на четыре метра глубиной восемь метров, укрепили балками и забетонировали. Сделали своего рода «манжет» для заполнения выбранного – отработанного – участка шахты. Материалом нам служили деревянные балки, гравий и несколько мешков цемента, лопаты, корыто для смешивания раствора и недоброй памяти носилки[149]. Носилки представляют собой нечто вроде корыта с четырьмя ручками – две впереди и две сзади. На таких повсюду в России переносят самые различные материалы.

С помощью присланного из Москвы примитивного чертежа русский надсмотрщик показал нам, что надо делать, и вновь мы услышали вечное русское «Давай!».

– Ройте глубже и закрепляйте стенки раствором. Пропорция семь к одному. Я приду через пару часов. Но если украдете цемент, вам сам черт не поможет.

На сем он предоставил нас самим себе.

Не успел он уйти, как появились русские и грузины.

– Товарищи, продайте цементу, – начали они. – Дом падает. Чинить надо. А мы вам дадим хлебушка и денег.

Вот так и начинается коррупция!

Поскольку рядовому гражданину невозможно было порой купить совершенно необходимые вещи, за всем приходилось обращаться в государственные организации и «подмазывать» там кого-нибудь. Подобная схема отношений считалась «почти законной».

Я распределил своих людей, дав каждому посильное задание, а русскому часовому указал на наши материалы и без обиняков заявил:

– Если пропадет хоть один мешок, будете отвечать сами.

Спустя немногим более недели мы закончили котлован и принялись заниматься самой изнурительной работой – смешивать гравий с цементом и на носилках таскать раствор в яму. Потом появился главный начальник.

– Должен признать, что немцы – настоящие спецы и отличные рабочие. Я вами доволен. Норма выполнена, и материалы пошли в дело, а не на сторону, – затем он обратился персонально ко мне: – Вы хороший бетонщик, полковник. Поэтому я попрошу вас выполнить особое задание. Можете построить каменное крыльцо к моему дому и фонтан? Материалы я обеспечу.

– Конечно, – отозвался я, – но вам придется договариваться с комендантом и давать нам хлеб и какие-то гро́ши.

На следующий день он появился вновь. Успел уже все «уладить». Не знаю, сколько он заплатил Замхарадзе.

На это задание я снова взял каменщика, очень ослабленного физика и фермера из моего района. Начальник забрал нас из лагеря лично.

– Без охраны будете. Вот по буханке хлеба каждому.

– А как насчет гро́шей? – поинтересовался я.

– Завтра, завтра все будет.

– Нет, сейчас, или мы даже и начинать не станем.

Мы получили деньги и купили на них на местном рынке овощей и большую грузинскую кукурузную лепешку.