Групповой портрет с дамой - Генрих Белль

5) Госпожа Ц. и ее сын высказали свои притязания на наследство. Дитер В. установил наличие кошелька с 15 м. 80 пф., а также сберегательной книжки, на которой лежало 67 м. 50 пф. Судя по всему, единственным ценным предметом в квартире был почти новый телевизор (не цветной), к которому госпожа К. приклеила записку. «Выплачен полностью». На фотографии, висевшей в рамке над кухонной скамейкой, госпожа Ц. обнаружила отца своего ребенка, Эриха К. На второй фотографии был изображен, «наверное, его отец. Поразительное сходство». В расписанной цветами жестяной коробке с маркой известной кофейной фирмы были найдены мужские часы, «не имеющие почти никакой ценности», но исправные, стертое золотое колечко с искусственным рубином, также не имеющее почти никакой ценности, десятимарковая бумажка, год выпуска 1944, значок союза «Рот фронт», стоимость которого подписавший протокол не смог установить, ломбардная квитанция на заложенное в 1936 году за 2.50 марки золотое кольцо, еще одна ломбардная квитанция на заложенный в 1937 году за 2.00 марки бобровый воротник, аккуратно ведшаяся книжка по расчетам квартирной платы. Сколько-нибудь значительных запасов продовольствия обнаружить не удалось. В квартире были найдены половина бутылки уксуса, почти полная жестянка растительного масла (небольшого размера), зачерствевший докторский хлеб (пять ломтиков), надрезанная пачка молока, какао в жестяной банке – приблизительно 65-85 гр., полстакана молотого кофе, соль, сахар, рис, немного картофеля, а также непочатый пакетик птичьего корма. Кроме того, в кухне оказались две пачки папиросной бумаги и начатая пачка табака мелкой резки марки «Радость турка». Было также обнаружено шесть романов известного писателя Эмиля Золя, дешевые издания; все томики зачитанные, но не грязные – наверное, и они не представляют собой особой ценности, – и книга под названием «Песни рабочего движения». Предметы одежды и другие вещи, принадлежащие госпоже К., которые, как положено, находились в шкафах; любопытные соседи, проникшие в квартиру, презрительно охарактеризовали их как «сплошной хлам». После появления полицейского врача, которого все ждали, квартиру госпожи К. в соответствии с инструкцией опечатали. Госпожу Ц. направили в судебные органы для разрешения вопроса о наследстве, на которое она претендовала.

6) Госпоже Ц, рекомендовали связаться с господином Фрицем, который, вероятно, мог сообщить ей интересные факты из жизни покойной и из жизни отца погибшего Эриха К. Но госпожа Ц. отклонила это предложение. Она заявила, что не желает иметь ничего общего с коммунистами.

В те часы, когда К. не орудует красным карандашом, она, можно сказать, незаменимая помощница. Бесспорное чутье в отношении германистики отказывает К. лишь в периоды, когда ее одолевают авторские или редакторские амбиции. Небесполезным оказался и опыт К. в религиозной практике, ведь он вполне приложим к мирским делам. И наконец, именно потому, что К. в известном смысле женщина эмансипированная, она с лестным для авт. усердием берется за стряпню и вообще за любую домашнюю работу; по части всякого рода мытья К. производит впечатление просто одержимой; ко всему прочему, она, нахмурив лоб, изучает цены на мясо и цифры квартплаты; правда, в то же самое время она не отказывает себе в поездках на такси. Лавина порнографической литературы нередко вгоняет ее в краску. Что же касается этой книги, то в настоящее время К. заняла по отношению к ней, можно сказать, автономную позицию, иными словами, ее красный карандаш гуляет только по собственному тексту.

К. говорит, что смерть Ильзы Кремер «потрясла» ее; из-за этой смерти пролито немало слез (они, бывает, льются и сейчас). К. намерена написать краткую биографию этой женщины, работницы, которая «трудилась не покладая рук пятьдесят лет и оставила после себя телевизор (совсем недавно выплаченный), половину бутылки уксуса, немножко папиросной бумаги и… книжку по расчетам квартирной платы». «Нет, я не могу с этим примириться, не могу!» Что ж, весьма похвальные мысли и чувства!

Кроме того, К. оказывает авт. неоценимые услуги не то чтобы в качестве шпионки, но, во всяком случае, в качестве наблюдательницы. В то время как авт. еще не достиг состояния тотального ООПД, к которому он всей душой стремится, К. уже почти приблизилась к желанной цели. К. занимается только тем, что доставляет удовольствие ей самой. С удовольствием посещает она Ширтенштейна и Шолсдорфа; по ее мнению, оба они стали куда спокойнее. Причину успокоения Ширтенштейна она открыла позже, увидев его в «Блюхеровском парке на скамейке рядом с Лени, рука к руке, щека к щеке…» Кроме того, она своими глазами дважды видела Лени вместе с Шолсдорфом в кафе Шперц и стала однажды очевидицей сцены «возложения руки». А еще раз К. встретила в квартире Лени человека, который, судя по ее описаниям, был не кем иным, как Куртом Хойзером. К. почти уверена, что в своем нынешнем состоянии Лени отвергает близость далее с Мехмедом, поэтому она считает, что с Пельцером Лени зашла достаточно далеко: «Она поцеловала его в темноте, в машине, недалеко от собственной квартиры». К самому Пельцеру К. боится идти, считая, что он по натуре «человек неделикатный и вполне может дать волю рукам, чтобы добиться каких-нибудь суррогатов эротики».

Судьба Льва Груйтена ее ничуть не беспокоит, «он ведь скоро выйдет на свободу». В силу своей активной натуры К., впрочем, участвовала в демонстрации рабочих-мусорщиков перед зданием суда, она же сочиняет тексты к плакатам, к примеру, следующего содержания: «Разве солидарность – преступление?» – или: «Разве верность товарищу карается?» – или куда более грозные: «Если наших парней будут сажать в каталажку, город захлебнется в нечистотах!» Бурная деятельность принесла К. первый крупный заголовок в одной местной бульварной газетенке: «Бывшая монахиня, рыжеволосая красотка, – новоявленная якобинка мусорщиков». И в других делах К. тоже старается быть полезной: она дает уроки немецкого португальским детям в квартире Лени, беседует с Богаковым о современном положении в Советском Союзе; в свою очередь, Грета Хельцен «заботится» о ней «как косметичка». Наконец, К. помогает многочисленным туркам и итальянцам заполнять формуляры для получения переплаченного ранее подоходного налога, разговаривает по телефону с прокурорами (по поводу еще ведущихся судебных дел против трех шоферов мусороуборочных машин) и описывает очередному крупному чиновнику (также по телефону), какой хаос возникнет, если мусорщики объявят забастовку etc, etc. Само собой разумеется, К. роняет слезу, читая «Маркизу фон О…», а читая «Сельского врача» или «В исправительной колонии», плачет навзрыд. Но, несмотря на эти слезы, она по-прежнему не понимает, что значит формула «в земной карете, запряженной небесными конями». К. очень решительно, пожалуй, дзже слишком решительно отошла от всего небесного. И надо признать, что не она, а Лени настаивает на посещении Герзелена, узнав, что там в самом деле намереваются открыть больнеологическое заведение. Нетрудно догадаться, кого прочат на пост директора курорта и управляющего по рекламе, ну, конечно же, Шейкенса! Сейчас он то носится как угорелый с синьками, то властным голосом отдает по телефону распоряжения прорабам и архитекторам; Шейкенс нашел оправдавшее себя средство – обуздать, «если надо, то и силой, это наказание божье – розы, черт бы их подрал». В радиусе пятидесяти метров вокруг «кормильца-источника» он соорудил нечто вроде дренажа, по которому циркулируют сильнейшие ядохимикаты, уничтожающие растения. И действительно, розы перестали цвести. Разве может горсть праха, которая была когда-то Рахелью Гинцбург, противостоять такому напору химии?! Богаков уже успел с радостью ощутить «нормальность» источника и его благотворное действие на «проклятый артрит». С тех пор как ему удалось уговорить Лотту перейти на позиции ООПД, оба они часто прогуливаются в парке у монастыря.