Бесов нос. Волки Одина - Юрий Вяземский

– Вы только не обижайтесь, э… Дмитрий Аркадьевич, но он скверный, ваш анекдот, – продолжал Профессор, пытаясь улыбнуться и злыми глазами глядя теперь на Митю. – И скверным я его назвал, потому что не у Булгакова, а у Достоевского, если вы помните, есть сочинение, рассказик, с таким же названием и такой же скверный по содержанию и по форме… Вы несчастного Федора Федоровича выставляете злым, обзываете узколицым и узкоглазым. А я позволю себе узкоглазой и злобной назвать вашу историю.

– Это не моя история. Я ее только пересказал, – улыбаясь и чуть ли не радостно возразил Митя.

– Да бросьте вы, в самом деле! – Сенявин даже рукой взмахнул. – Вы говорили так связно и не косноязычно… Простите меня, бога ради, но в вашей обычной, разговорной речи я этого не наблюдал… А тут вы будто читали. И только два раза закашлялись.

– Это не моя история, я же предупреждал, – ласково повторил Митя. – Мне мой знакомый рассказал. И он, а не я, назвал ее анекдотом. Мне она злобной не показалась. Вы сами недавно сказали, что главное в религии – это Тайна. А я добавлю: если Тайна уходит, на ее место становится Авторитет. И только то чудо, которое этот Авторитет позволяет… Помните в «Легенде о великом инквизиторе»?.. Как и в этой легенде, Тайна пришла и встала в очередь вместе с людьми. Неважно, кто это был: Иоанн Богослов или кто-то другой из святых. Важно, что Тайна стояла рядом, и никто ее не почувствовал… Мария побежала за ним, когда уже много раз чудо случилось…

Митя закашлялся.

Ведущий, словно желая разрядить обстановку, предложил выпить.

Петрович налил.

Сенявин и Трулль чокнулись.

А Митя откашлялся и продолжал:

– Потому забыли, о чем говорится в евангелии от Иоанна, и о том, что юноша, уходя, им напомнил: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и уходит»… Они не услышали.

– Да где им услышать! – патетически воскликнул Профессор. – Они ведь православные люди! А вы, как я понял, не любите православную веру. И, похоже, все вообще христианство сильно не любите!

Профессор стремительно опрокинул в рот рюмку, а услужливый Петрович ее мгновенно снова наполнил.

Митя покачал головой.

– Нет, я уважаю христианскую теорию триединства. Но само христианство – уже в некотором роде упрощение и искажение. Одна Ипостась отделяется и выдвигается, чтобы многим было понятно. Потому что Тайну Триединого Бога только единицы могут постичь. Большинство же людей называют себя либо православными, либо католиками, либо как-то еще. И уже тем самым в известном смысле отпадают от христианства. Потому что на первом большом христианском съезде было решено верить в «единую, святую и соборную церковь». Юноша из анекдота на это намекал.

– Вы чушь… вы нелепости говорите! – воскликнул Сенявин. – Между прочим, на этом же, как вы изволили выразиться, «первом съезде» было решено, что Дух Святой от Отца исходит. Это исповедание не мы, а католики извратили!

– Для вас, конечно же, чушь, – согласился и кивнул Митя. – Для тех, кто унижает Тайну человеческими рассуждениями…

– Логики не понимаю. – Профессор еще одну опрокинул, а Петрович тут же налил новую.

– Логика здесь простая, – виновато улыбнулся Митя. – Не снизу вверх, а сверху вниз и вспять по лестнице. Отрекаясь от триединства, становишься соборным христианином. Отказываясь от единого христианства, из Нового Завета возвращаешься к Ветхому. Как только на место любви к Богу ставишь страх Божий, возникают не новозаветные, а ветхозаветные лики. Являются фарисеи, саддукеи и книжники… На мой взгляд, Кирилл Константинович из анекдота – явный книжник, Федор Федорович – законченный фарисей, а широкоскулый – стражник от саддукеев. Вы не заметили, что Федор Федорович больше других возненавидел юношу и с радостью вывел бы его из очереди, но предпочел, чтобы это сделали другие? Так же и фарисеи когда-то поступили с Христом: натравили на него сначала саддукеев, потом угрозами заставили Пилата утвердить приговор. А сами как бы ни при чем… Фарисеи намного страшнее атеистов, которых вы боитесь. Они заставляют верить в такого бога, который им нужен… Это они довели Ивана Карамазова до того, что он сочинил свою «Легенду», а затем сошел с ума и стал разговаривать с чертом…

Митя снова закашлялся.

Лицо Профессора выразило высшую степень изумления. Андрей Владимирович даже рот открыл, дабы сделать это изумление еще более выраженным.

– Мне кажется, – испуганно заговорил Сенявин, когда Митя кончил кашлять, – мне кажется, что я тоже начинаю сходить с ума… Ну, при чем здесь, черт его побери, Иван Карамазов?!

– Потому что нельзя, – с той же виноватой улыбкой на губах отвечал Митя, – невозможно несчастной матери, у которой на глазах генерал велел разорвать собаками сына, невозможно ей примириться с этим генералом ни в раю, ни где бы то ни было. Тут действительно надо богу билет вернуть. И никакой старец Зосима, никакой Достоевский, напиши он еще два романа, такого бога оправдать не сумеют… Но если… если представить, что в своей прошлой жизни этот мальчик был генералом и сам велел растерзать ребенка на глазах его матери. А теперь ему пришло наказание. Или урок на будущее… Люди по-разному называют эти явления кармы, или судьбы, если говорить по-русски… Как только мы это себе представим, Ивану не придется возвращать богу билет и сходить с ума. И бога тогда не потребуется защищать. Бог, который в защите нуждается, разве он нужен, такой бог?

– Ну понятно! Теперь все с вами понятно! – радостно воскликнул Профессор и, проведя рукой по лицу, словно стер с него наигранный испуг. – Вы буддист, батенька! Сразу надо было признаться… Только не надо вам, буддисту, лезть в христианство! Вы в нем ничего не поймете со своей кармой! У вас другой билет, в другом направлении!

Сенявин от выпитого сильно раскраснелся.

– Я не буддист, – покачал головой Митя и перестал улыбаться. – Я не могу быть буддистом, потому что родился и живу здесь, в России, на другом склоне Великой Горы. Тут все в сердцевине своей христиане, даже атеисты, как вы подметили… Но неужели вы, ученый и умный человек, не видите, что христианство, живое во времена Рима, теперь как бы окаменело. Поэтому вы ни на один вопрос Саши не могли как следует ответить: ни о рае, ни о жестокости бога, которого отменили две мировые войны. Потому что религия и в ней богословие должны быть вечно живыми, растущими и развивающимися. Не меньше, чем наука. Потому что все наше знание – из одного корня. И если наука идет вперед, а богословие топчется на месте, сам собой рождается атеизм, которого вы боитесь.

Митя умолк.

– Я не боюсь атеистов, – возразил Сенявин. – Они представляют угрозу для тех людей, которые еще не встали на путь веры или стоят на нем недостаточно твердо. Но я-то человек верующий и давно верующий!

Профессор снова опустошил рюмку и продолжал:

– Кого я действительно опасаюсь, так это разного рода, так сказать, переводчиков! Они со времен Моисея – если не раньше, чуть ли не с эдемского змия – пытались и пытаются переводить Слово Божие на поганые вавилонские языки. С одной только целью – отвратить народ и народы от Божьего Пути и заставить блуждать по бездуховной пустыне. Они, когда судили Христа, так перевели его слова о Храме, чтобы члены синедриона могли обвинить Иисуса в богохульстве и приговорить к смерти. Когда Он воскрес, они стали якобы переводить его Святые Евангелия и наплодили множество лживых апокрифов. Они своими лжепереводами породили манихейство, павликианство, катарство и другие дуалистические ереси. При Карле Великом они, эти переводчики, извратили принятую на Никейском соборе формулу Триединства и тем самым положили начало самому крупному из церковных расколов. Они, эти сектантствующие переводчики, и нашу Россию много раз пытались переводить с родного языка на язык чужеземный: при Петре Первом – на язык лютеранский, при большевиках – на египетский… Казалось бы, сколько можно издеваться над нашей несчастной страной? Так нет – снова, прости господи, пытаются переводить! Сочиняют мерзкие анекдоты. Триединство отрывают от христианства. Ревностно верующих людей обзывают фарисеями. Православие пытаются обновить буддизмом! Как на суде над Христом, являются разного рода лжесвидетели. Теперь вот явились свидетели Иоанна!