Древний Аллан. Дитя из слоновой кости - Генри Райдер Хаггард

Так мы и вынырнули на поверхность: я, верхом на крокодиле, точно на лошади, из всех сил колол его мечом, а Бэс, безоружный, лишь дико вращал глазами. Тварь все еще была жива, хотя истекала кровью, но от боли и ярости она словно обезумела. Между тем эфиопы стояли на берегу и кричали, не в силах мне помочь: у них были только луки, однако стрелять они не решались, боясь ненароком попасть в меня. Потом крокодил стал опять погружаться в воду, отчаянно молотя передними и задними лапами. И тут я вспомнил один трюк, который проделывали прибрежные жители Нила: я видел это не раз собственными глазами.

Дождавшись, когда огромные челюсти крокодила разомкнутся, я вставил между ними свой короткий меч так, что рукояткой он уперся в язык твари, а острием – ей в небо. Крокодил попытался сомкнуть челюсти, но не тут-то было: ему мешал крепкий железный клинок – и они так и остались широко открытыми. Затем я ослабил хватку и всплыл на поверхность, целый и невредимый, если не считать царапины на запястье, оставленной одним из его острых зубов. Следом за мной всплыл крокодил – он истекал кровью и бился в судорогах. Что было дальше, я не знаю – помню только, что очнулся уже на берегу, в окружении склонившихся надо мной эфиопов, среди которых был и Бэс. А рядом, на мелководье, валялся издохший крокодил – между челюстями у него все так же торчал мой меч.

– Ты ранен, господин? – в ужасе воскликнул Бэс.

– Похоже, самую малость, – ответил я, усаживаясь и осматривая свою окровавленную кисть.

Бэс отстранил Карему, которая выбежала к нам из шатра, едва прикрыв наготу, и сказал:

– Все хорошо, женушка. Сейчас я принесу тебе лилии.

Но прежде он припал к моим рукам, облобызал их, поцеловал меня в лоб и, повернувшись к толпе, горячо воскликнул:

– Давеча вечером вы спорили, позволить ли этому благородному египтянину остаться у меня в гостях здесь, в Эфиопии. Кто из вас готов снова затеять этот спор?

– Никто! – хором прокричали его соплеменники. – Он не человек, а бог. Ибо ни один человек неспособен на такой подвиг.

– Вот именно, – уже спокойно проговорил Бэс. – Во всяком случае, такое никому из вас не под силу. Однако он не бог, а человек, имя которому герой. А еще он мне брат, и, пока я царствую в Эфиопии, он будет править вместе со мной, иначе мы с ним уйдем.

– Да будет так, карун! – в один голос прокричали они. И следом за тем перенесли меня в шатер.

У шатра ждала моя матушка – она с чувством гордости поцеловала меня перед всеми, и эфиопы снова восторженно закричали.

Так закончилось это приключение с крокодилом – остается только добавить, что потом Бэс вернулся на берег за двумя лилиями для Каремы, лежавшими уже в лодке, и это лишний раз убедило эфиопов, что он и правда ее очень любит, хотя и не так сильно, как меня.

Тем же вечером, разместившись на носилках, мы отправились в город Саранчи и прибыли туда через четыре дня. На подходе к городу нас встречали толпы народа числом не меньше двенадцати тысяч человек, а то и больше, и в город мы вошли в сопровождении огромного скопища людей, распевавших торжественные песни под аккомпанемент музыкальных инструментов, да так громко, что у меня голова шла кругом.

Это был большой город с глинобитными домами под камышовыми кровлями. Стоял он на широкой равнине, и посреди его громоздился естественный каменистый холм, на гребне которого возвышался сложенный из сверкающего мрамора и покрытый металлической, отливавшей золотом крышей храм Саранчи – обнесенное колоннами здание, очень похожее на египетские святилища. Вокруг храма размещались другие строения, в том числе дворец каруна, окруженный тройной мраморной стеной, служившей ему надежной защитой от вражьих набегов. Еще никогда прежде не видывал я ничего более прекрасного, чем этот холм с его ослепительной белизны зданиями, крытыми золотом и медью, ярко блестевшими на солнце.

Спустившись с носилок, я подошел к паланкину, где сидели моя матушка с Каремой, – к Бэсу, преисполненному собственного величия, приближаться было запрещено – и поделился с ними впечатлениями от увиденного.

– Да, сынок, – ответила матушка, – видно, и впрямь стоило проделать такой долгий путь, чтобы поглядеть на эдакую красоту. Я обрету последнее пристанище в прекрасном месте.

– А я все это уже видела, – вступила в разговор Карема.

– Когда же? – полюбопытствовал я.

– Не помню. Наверно, когда была Чашей святого Танофера. По крайней мере, здесь мне все знакомо. Хотя и совсем не в радость, поскольку чего стоит страна, где белых считают страшилищами, а жене если и позволено приближаться к мужу, то разве что между полуночью и рассветом, когда смолкает их жуткая музыка.

– В твоей власти поменять их обычаи, Карема.

– Да, – воскликнула она, – уж я постараюсь!

После этого я вернулся к своим носилкам.

У ворот города Саранчи нас встречали по-царски. К нам вышли жрецы, толкавшие перед собой плоскую колесницу с огромным изваянием своего божества, и мне, помнится, тогда даже стало любопытно, сколько может стоить эта золотая громадина, если ее переплавить. Вышли к нам и члены совета, все как один вековые старцы – эфиопы в основном живут больше ста лет. Может, потому их и обрадовало возвращение Бэса: они были слишком стары и не могли удерживать власть в своих руках, хотя были вынуждены править во время его долгого отсутствия. Ведь кроме Бэса среди живущих эфиопов не было никого с истинно царской кровью, кто мог бы занять его место на престоле.

Были там и тысячи женщин, широколицых, улыбающихся; их черная кожа, смазанная маслами, блестела, поскольку из одежды на них были только набедренные повязки, не считая золотых украшений. У некоторых золотые серьги были размером с ладонь, а в носах у многих торчали большие золотые кольца, в точности как у египетских быков. Матушка рассмеялась при виде их, а Карема сказала, что, по ее мнению, выглядят они ужасно, просто отвратительно.

Странный народ, эти эфиопы: большинство из них были как дети – веселые и добрые и совершенно не способные сосредоточиться на одной вещи более чем на минуту. Они могли плакать и одновременно смеяться. Была у них и своя знать – люди высокопросвещенные, хранители многих древних знаний. Они создавали законы, которые могли бы показаться чужеземцу несуразными, строили храмы, управляли золотыми, железными и медными копями и занимались искусством. То были настоящие господа, окружившие себя рабами, которые, впрочем, жили в полном довольстве, ибо на своей плодородной земле не знали ни нужды, ни лишений.

Так и протекала жизнь эфиопов от колыбели до могилы – среди песен, цветов и нехитрых трудов, за исключением которых делали они что хотели и любили кого хотели, и особенно своих чад, а детей у них было множество. Эфиопские мужчины по натуре своей и традиции были воинами и охотниками; они мастерски владели луками, и на войне, когда она случалась, впрочем довольно редко, им не было равных. В самом деле, к тому времени, когда мы нагрянули к ним, у эфиопов совсем не осталось врагов, и они сразу же стали упрашивать Бэса, чтобы он повел их на какую-нибудь войну, поскольку им уже было невмочь пасти скотину да возделывать поля.