Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Сразу же стало очевидно: у Вышинского свои соображения по всем этим и связанным с ними вопросам. Несмотря на дискуссию во время московской конференции, он придерживался концепции, что члены комиссии должны обладать правом совещательного голоса – то есть определять политику и функции Контрольной комиссии. Это выяснилось в ходе дальнейших утомительных дискуссий, рассказ о которых надо предоставить специалистам, изучающим этот эпизод. отнюдь не способствовавший нашему сближению. В конце концов советское правительство сочло целесообразным признать, что оно не должно вмешиваться в дела западного театра военных действий, как бы ему этого ни хотелось.

Не было общего мнения и по вопросу о значимости мест в Контрольной комиссии для советских представителей. Вышинский, имевший слабое представление о ее структуре, предполагал, что наиболее важные посты предназначены для двух высокопоставленных советских офицеров, приехавших с ним. После длительных дебатов договорились назначить советского и французского представителей заместителями начальника штаба и заместителями председателя комиссии. Но никто не знал определенно, каков их статус. Молотов уже давно поднимал вопрос, не следует ли советским членам штаба предоставить более важную роль в работе комиссии.

И вдруг, повинуясь внезапному порыву, советское правительство стало стремиться к независимости от Контрольной комиссии. Едва Вышинский занял свое место в Консультативном совете, он заявил Бадольо, что его правительство желает скорейшего освобождения Италии и стремится установить отношения с итальянским правительством. Бадольо рассказывает, что немедленно передал содержание этого разговора генералу Джойсу, заместителю председателя и действующему руководителю комиссии. (Генерал Джойс пригласил Бадольо поехать вместе с ним на первую встречу Консультативного совета после того, как он переехал из Северной Африки в Неаполь.)

Американцы и британцы были поражены заявлением Вышинского.

Вскоре Вышинский был отозван в Москву для более важной работы. В начале марта его заместитель в Консультативном совете Богомолов встретился с Бадольо. Напомнив ему о беседе с Вышинским, он спросил премьер-министра, готов ли он письменно потребовать от советского правительства аккредитовать в Италии советского представителя и принять представителя итальянского правительства в Москве. Бадольо согласился, и советское правительство спешно уступило его требованию.

Американский и британский послы в Москве заявили протест. В ответ на их претензии, что эта акция была предпринята без предварительной консультации, Молотов и Вышинский ответили, что советскому представителю в Консультативном совете было дано указание уведомить совет о намерениях Советского Союза. Они считали, что их указание выполнено. 14 марта советское правительство сообщило о заключении соглашения об обмене дипломатическими представителями.

Последовала длительная переписка. Союзные войска по-прежнему вели в Италии тяжелые бои. И страна, как бывший враг, по условиям перемирия, одобренным Советским Союзом, была обязана подчиняться приказам главнокомандующего. В этих обстоятельствах действия Советского Союза были признаны своевольными и вредными. Государственный департамент согласился с мнением Гарримана, высказанным 16 марта: «Если позволить советскому правительству безнаказанно заниматься подобными неблаговидными делами, наносящими удар по духу сотрудничества, это будет приглашением повторить их». Из замечания посла к этому посланию отчетливо видно, насколько со времен Тегерана пошатнулась его вера в искренность стремления Советского Союза к сотрудничеству: «Когда Советам не нравятся наши предложения, они, не колеблясь, становятся с нами резкими. Ведь если сейчас мы не проявим твердость по каждому из подобных инцидентов, Советский Союз, вполне возможно, будет проводить политику всеобщего запугивания». Хэлл разрешил Гарриману дать понять Москве, что мы считаем этот факт прискорбным, угрожающим единству коалиции и вере в надежность московских соглашений.

В своем ответе от 19 марта Молотов энергично защищал действия советского правительства на том основании, что ему необходимо заботиться о своих интересах в Италии и изменить неравное по сравнению с американцами и британцами положение советского правительства в отношениях с итальянскими властями. Он ссылался на то, что ни московские, ни тегеранские соглашения не запрещают напрямую обращаться к итальянскому правительству.

Тогда американское и британское правительства обрушились на Бадольо. Его обвинили в том, что он действует за их спинами, не имея права заключать какие-либо соглашения с иностранными правительствами без согласия на то Контрольной комиссии. Впрочем, в своей книге Бадольо игнорировал упоминание об ограничениях, навязанных Италии соглашением о перемирии, и настаивал, что не мог отказаться от предложения, которое, по его мнению, полностью соответствует интересам Италии. Союзный главнокомандующий направил ему письмо, в котором решительно заявил: итальянское правительство не может вступать в дипломатические отношения с какой-либо державой, союзнической или нейтральной, и что из соображений военной безопасности все связи должны осуществляться через Контрольную комиссию. Бадольо возразил, что условия перемирия связывают итальянское правительство по рукам и ногам. Текст письма Бадольо опубликован. В нем он горько жалуется на меры контроля, применяемые к Италии Контрольной комиссией, и настаивает, что условия перемирия должны быть пересмотрены как устаревшие и не соответствующие духу союзничества.

Американское и британское правительства не считали действия русских и итальянцев оправданными, но в конце концов разрешили им обменяться дипломатическими представителями. О назначениях было объявлено 4 апреля, и почти тотчас же американское и британское правительства обменялись с Италией своими дипломатическими представителями. Каждый был официально назван «прямым представителем».

От Америки был назначен Александр Керк, от Британии – сэр Ноэль Чарльз.

Причины, по которым сдались американское и британское правительства, были различными. Именно тогда обострялись разногласия из-за Польши, и раскрывать свои карты перед советским правительством они не хотели. Вполне вероятно, они пришли к заключению, что этот шаг не имеет большого значения, пока контроль осуществляет союзный главнокомандующий. А может быть, на них повлияла дружная, рука об руку, работа в Консультативном совете советского, американского и британского представителей. Можно добавить, что, по иронии судьбы, Бадольо вскоре начал жаловаться американцам и британцам на присланного советского представителя Костылева как доставляющего ему «хлопоты».

Несмотря на эту борьбу за возможность влиять на события в Италии, советское правительство в то время, о котором мы рассказываем, действовало в соответствии с развитием политической ситуации в этой стране. О консультациях по данному вопросу внутри коалиции следует рассказать особо.

Переговоры между Бадольо и лидерами политических партий в конце октября 1944 года по вопросу отречения короля потерпели неудачу. Он имел дело с кабинетом, не имеющим никакой политической ориентации. Но когда стало ясно, что немцы собираются занять длительную и ожесточенную оборону южнее Рима, требования об изменениях в правительстве зазвучали громче. Черчилль и министерство обороны изо всех сил сдерживали ярость. Это было вызвано отчасти памятью о помощи, оказанной Бадольо и королем (флот); отчасти позицией, выраженной премьер-министром президенту 6 ноября: «Разумеется, мы должны держаться за то, что имеем, пока не будем уверены, что можем получить что-нибудь получше, а это можно гарантировать только тогда, когда Рим станет нашим».