Провинциальная история - Карина Демина

Хуже всего, что тот же человечек, который поведал про отбытие неверной — а теперь у Гурцеева в душе всколыхнулись подозрения всяческие, ибо верные супруги из дому не сбегают — супруги, поведал, что в ближайшие пару дней никто-то в Канопень не собирается.

А там…

А как знать… вдруг да кому понадобится, хотя что в том Канопене надобно быть может? Пенька с веревокою? Деготь? Горшки глиняные? Этого добра и тут довольно. И потому ждать надобно.

Чего?

А того, чтоб приплыл, стало быть, из Канопеня кораблик на местную ярмарку, расторговался, закупился и отбыл бы домой, Гурцеева с собою прихвативши. Только время-то не самое, чтоб торговое. И сколько ждать придется, человечек не знал.

Обозы?

Кто ж туда обозом-то ходит? Озером если, напрямки, то за день обернуться выйдет, а вот обозом и седмицы три идти надобно… то-то и оно.

Верхами?

Оно-то можно, но… дороги от Маньшиных завилок немашечки. То есть она имеется, как не быть, но уж больно дрянная. И леса там. И людишки в лесах этих всякие встречаются. Иные и вовсе недружелюбные.

Да…

Корабль взять силою мажескою? Это, конечно, княже, вы в своем праве, да только если Гильдия на то дозволение даст…

Гурцеев, скрипя зубами, вынужден был признать, что гильдия дозволения как раз-то и не даст. Не рискнет с купцами отношения портить за-ради личных, Гурцеева, дел.

Вот ведь…

— Прошу прощения, — его окликнули, когда Гурцеев почти уже решился вернуться на постоялый двор с тем, чтобы перекусить и подумать. А думать… может, если корабль нанять?

Нет, он бы и нанял, конечно. Да…

…отец денег с собою выделил, но Мишанька, здраво рассудив, что в дороге ему много и не понадобится, а если вдруг, то по-за Китежа и векселем возьмут, долг отдал.

Один.

Давний.

Ну, не совсем, чтобы давний, но человек, которому он был должен, начал неудовольствие проявлять, и Мишаньке намекнули, что ежели не рассчитается, то его вынуждены будут попросить из клуба.

Позор.

Вот и… на дорогу осталось, а вот чтобы корабль нанять, то и нет.

— Извините, не желал подслушивать, но вышло так, что вы беседовали громко. И я понял, что у нас с вами одна проблема, — сказал приличного вида господин. И поклонился. Так, легко, как равному. Гурцеев тоже поклоном ответил.

Как равному.

Пусть одежда на господине была и простая, но крой и ткань, из которой её пошили, явствовали, что был человек далеко не беден.

— Мне тоже надобно попасть в этот… простите Боги, Канопень, — сказал он, улыбаясь весьма приветливо.

Выбрит гладко.

Волосы длинные в хвост собрал. Лицо… черты смутно знакомы, но сколь Гурцеев ни пытался, так и не вспомнил, где он видел этого вот господина. Или человека, с ним схожего.

— Князь Радожский, — представился последний, приложив руку к груди. — Береслав Васильвеич…

— Михаил. Гурцеев, — теперь Мишанька поклонился куда как ниже, мысленно прокляв себя за глупость: Радожские род не просто древний… да они же…

…они же все сгинули!

Или нет?

— Много о вас слышал, — почему-то почудилось в этих словах некая… двусмысленность. — Однако… может обсудим наше дело в более подходящем месте?

Подходящим для обсуждения местом новый знакомый, который держался весьма свободно и даже по-приятельски, чем немало Мишаньке льстил, счел таверну «Золотой конь». Место это, располагавшееся в некотором отдалении от торговой площади, обнесенное высоким забором и защищенное пологом, и вправду вполне могло называться приличным даже по столичным меркам.

Здесь было чисто.

Приятно пахло.

И готовили неплохо. Правда, Мишанька несколько засомневался, хватит ли денег, тех, которые остались — надо будет папеньке отписать, пожаловаться, что дорога сложна и он, Мишанька, несколько поиздержался — на годный обед. Но Береслав — помилуйте, какие формальности меж людьми одного возраста и положения, — махнул рукой и сказал:

— Позвольте вас угостить. В честь нашего знакомства.

Мишанька спорить не стал.

И делать вид, что вовсе не голоден. Оценил он и ушицу из белорыбицы, и дичину, запеченную с лисичками. Воловий язык, томленый в печи. Капусту. Яблоки моченые. Да и прочее изобилие, которое появилось на столе.

Береслав вот ел мало, словно нехотя, проявляя немалое воспитание и душевную тонкость.

Сам же наполнил высокие кубки вином.

Тоже весьма неплохим.

— За знакомство, — сказал он.

Мишанька выпил.

Как не выпить?

И за государя-батюшку, которому Береслав приходился близким сродственником, не выпить тоже было никак невозможно. И за процветание Беловодья… и как-то так вышло, что Мишанька сам не заметил, как оказался вот… не то чтобы пьяным. Пьяным магу быть никак неможно. Скорее слегка… утомленным.

А еще печаль душевная нашла выход.

Как не поведать человеку столь понимающему, внимательному, обо всем?

О батюшке, который на Мишаньку гневается, но это потому как ретроград и не понимает, что времена-то изменились, что все-то теперь иначе.

О жене.

Ведьма.

И сбежала.

Или сама, или с другими… и может даже к любовнику. А ведь Мишанька её любил. Да… и драгоценности дарил. Платья… какие он платья заказывал! А она взяла и сбежала.

Разве справедливо?

— Ничуть, — согласился Береслав, отставивши кубок. — И когда, говорите, она уехала? С верховной, стало быть…

— Так… вот… не успел. Думал догнать…

Кольнула мыслишка, что, если бы Мишанька вправду отправился по следу неверной — а он почти уже не сомневался, что бежала его Аглаюшка не сама, но к любовнику — супруги, он бы всенепременно догнал. Но ведь… кто ж вот так сходу отправляется?

И голова после беседы с папенькой болела.

И вообще… дела были, требовавшие Мишанькиного внимания. Как решил, так сразу и отправился. Опоздал.

— А… у тебя? — спросил он, закусывая вино хрустящей рыбкой, которую жарили целиком, в чем-то таком вывалявши, что была эта рыбка острою, пожалуй, даже чересчур.

— И у меня… сбежала.

— Невеста?

— Не знаю пока, — Береслав глянул задумчиво, будто не зная, стоит ли отягощать нового приятеля своими заботами. И вздохнул даже. Мишанька сразу сочувствия исполнился.

Хороший ведь человек.

И чего этим бабам надобно?

— И что случилось? — спросил он, рыбку к себе подтягивая. Хороша… конечно, простонародное кушанье, но и он ныне может позволить себе отступиться от обычного своего образа жизни.