История Французской революции - Франсуа Минье

Гражданская война становилась все более и более неизбежной; Директория вовсе не желала мира, отсрочивающего как ее падение, так и падение республики только до выборов VI года. Под ее влиянием были из армии присланы угрожающие Советам адреса. Бонапарт следил беспокойным взором за подготовлявшимися в Париже событиями. Будучи тесно связан с Карно и находясь в непосредственной с ним переписке, он все-таки прислал своего адъютанта Лавалетта собрать сведения о несогласиях в правительстве и об окружающих его интригах и заговорах. Бонапарт обещал Директории в случае действительной опасности поддержку своей армии. Он прислал в Париж Ожеро с адресами от своих войск. „Берегитесь, роялисты, — писали солдаты, — от Эча до Сены только один шаг. Берегитесь! Ваши беззакония сочтены и возмездие за них — на концах наших штыков!“ — „Мы с негодованием наблюдали, — писал Главный штаб, — за интригами роялистов, угрожающими свободе. Мы поклялись прахом героев, умерших за родину, вести беспощадную войну против королевской власти и ее приверженцев. Таковы наши чувства, таковы ваши, таковы чувства всех патриотов. Пусть только роялисты покажутся — и они не останутся живыми!“ Советы протестовали, но безуспешно, против такого вмешательства в политику армии. Генерал Ришпанс, командующий пришедшими из армии Самбры и Мааса полками, расположил их в Версале, Медоне и Венсене.

Советы были нападающей стороной в прериале; но затем успех их дела мог быть отложен до VI года, когда они его могли достигнуть без риска и борьбы, и, начиная с термидора (июль 1797 г.), они держались исключительно оборонительной тактики. Подготовляясь к борьбе, они, чтобы освободиться от Сальмского клуба, закрыли все конституционные кружки и увеличили также власть Комиссии инспекторов (зала собрания), сделавшейся правительством Законодательного корпуса и в числе членов которой находились заговорщики-роялисты Вийо и Пишегрю. Охрана Совета, подчиненная прежде Директории, зависела теперь непосредственно от инспекторов зала. Наконец, 17 фрюктидора Законодательный корпус позаботился приобрести себе помощь вандемьерской милиции и декретировал, по предложению Пишегрю, формирование Национальной гвардии. На следующий день, 18-го, эту меру должны были привести в исполнение, а затем Советы решили издать приказание об удалении войск. Принимая во внимание такое положение дела, станет вполне понятным, что великая борьба революции со старым порядком должна была еще раз решиться той или другой победой. Пылкий генерал Вийо хотел, чтобы Советы первые начали борьбу и издали указ об обвинении трех директоров, Барраса, Рёбеля и Ларевельера-Лепо, а других двух директоров призвали в Законодательный корпус; если правительство откажет в послушании, Вийо настаивал забить тревогу и поднять жителей секции против Директории; Пишегрю при этом должен был взять на себя командование этим законным восстанием, и все перечисленные меры должны были быть приняты быстро, смело и вполне открыто. Говорят, что Пишегрю колебался; мнение людей нерешительных перевесило, и Советы последовали по медленному пути законных приготовлений.

Не так действовала Директория. Баррас, Рёбель и Ларевельер-Лепо решили немедленно напасть на Карно, Бартелеми и большинство Советов. Утро 18-го было назначено для выполнения государственного переворота. Ночью войска, расположенные вокруг Парижа, вошли под начальством Ожеро в город. План директориального триумвирата был: занять Тюильри до начала заседания Законодательного корпуса, чтобы избегнуть насильственного изгнания его оттуда, созвать Советы где-нибудь по соседству с Люксембургом, предварительно арестовав их главных вождей, и начатый силой государственный переворот завершить законодательной мерой. Триумвират не сомневался в согласии на подобные действия со стороны меньшинства Советов и к тому же рассчитывал на одобрение толпы. В час ночи войска прибыли к городской Коммуне, расположились по набережной, по мостам на Елисейских полях, и вскоре двенадцать тысяч человек и сорок пушек окружали Тюильри. В четыре часа утра раздался пушечный выстрел, и генерал Ожеро появился у решетки Пон-Турнана.

Стража Законодательного корпуса была вся под ружьем. Инспектора зала, еще с вечера предупрежденные о готовящемся движении, отправились в Национальный дворец (Тюильри) для защиты входа в него. Рамель, командир стражи Законодательного корпуса, был предан Советам; он расположил своих восемьсот гренадеров по различным аллеям сада, защищаемого еще решетками. Но такими незначительными и ненадежными силами Пишегрю, Вийо и Рамель не могли оказать никакого сопротивления Директории. Ожеро даже не понадобилось силой проложить себе дорогу через Пон-Турнан; подойдя к гренадерам, он спросил их: „Республиканцы ли вы?“ Гренадеры в ответ, опустивши оружие, закричали: „Да здравствует Ожеро! Да здравствует Директория!“ и присоединились к нападающим. Ожеро прошел через весь сад, проник в зал Совета и арестовал Пишегрю, Вийо, Рамеля и всех инспекторов зала и отправил их в Тампль. Члены Советов, поспешно созванные инспекторами, толпами подходили к месту своих заседаний, но частью были арестованы, частью удалены войсками. Ожеро объявил им, что Директория, вынужденная к тому необходимостью защищать республику против заседающих среди них заговорщиков, назначила местом заседания Советов Одеон и Медицинскую школу. Большинство присутствовавших депутатов восстали против военного насилия и узурпирования Директорией) власти, но были принуждены покориться.

В шесть часов утра все было закончено. Парижане, пробудившись, нашли войска под ружьем, на стенах были вывешены объявления, где говорилось об открытии ужасающего заговора. Народ приглашался к доверию. Директория приказала напечатать письмо генерала Моро, доносящего ей во всех подробностях о сношениях своего предшественника Пишегрю с эмиграцией, и еще другое письмо принца Конде к члену Совета старейшин Эмбер-Коломе. Народ оставался глубоко спокойным. Будучи простым зрителем событий дня, совершившихся без участия партий, при помощи одной только армии, народ не выказал ни одобрения, ни сожаления.

Директории было необходимо узаконить и в особенности закончить это свое чрезвычайное дело. Едва только члены Совета пятисот и Совета старейшин собрались в Одене и Медицинской школе и оказались в достаточном для законности решений количестве, они объявили свои заседания непрерывными. Особым посланием Директория известила их о мотивах, вызвавших все ее меры. „Граждане законодатели, — говорила Директория, — если бы Директория опоздала хотя бы на один день, республика была бы предана в руки врагов. Место ваших заседаний было также и местом сборища заговорщиков; там они еще вчера распределяли билеты на выдачу оружия; оттуда они вели этой ночью сношения со своими сообщниками и оттуда же, наконец, или, по крайней мере, из окрестностей они стараются созвать тайные и мятежные сходки, которые еще и в эту минуту полиции приходится разгонять. Если бы их оставили вместе с врагами родины в вертепе заговорщиков, это значило бы не думать об общественной безопасности и о безопасности верных присяге депутатов“. Совет пятисот назначил комиссию, составленную из Сьейеса, Пулен-Гранпре, Вийо, Шазаля и Булэ (из департамента Мерты), и возложил на нее обязанность представить ему закон общественного спасения. Этот закон был, без сомнения, прежней мерой остракизма; только в этот второй период революции и Директории ссылка заменила собой эшафот.