Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - Эндрю Лоуни

Грэм Грин тоже повидался с Бёрджессом и впоследствии вспоминал: «Не знаю, почему он так сильно хотел встретиться со мной, но он мне не понравился. Я уезжал на следующее утро, и у меня начиналась пневмония, но любопытство победило, и я пригласил его выпить. Он отослал моего очень приятного переводчика, сказав, что хочет побыть со мной наедине, но единственное, о чем он меня попросил, – это поблагодарить Гарольда Николсона за письмо и по возвращении передать баронессе Будберг бутылку джина!»[983] Позже Бёрджесс признался Гарольду Николсону: «Боюсь, я вел себя невнимательно и утомил его – искушение узнать местные сплетни было слишком велико»[984].

Еще одним гостем была театральный режиссер Джоан Литтлвуд, которая, приехав в Москву с театральной мастерской, привезла ему порошок карри. Она вспоминала, что «Гай Бёрджесс всегда звонил мне домой в Блэкхит, потому что мой друг Том Дриберг жил со мной, а Гай обожал сплетничать о политиках. Он очень скучал по Лондону. …Том рассказывал мне, что, когда Гай говорил о доме, его глаза всегда наполнялись слезами. Он просил Тома помочь ему вернуться. Больше всего он хотел повидаться с матерью, которая была стара и больна. Том попытался, но не преуспел. Гай не был шпионом. …Выйдя в путь, он понятия не имел, куда тот его приведет»[985].

В августе 1960 года журналист Джеймс (позже Джен) Моррис приехал, чтобы освещать процесс над американским пилотом Гэри Пауэрсом, чей шпионский самолет был сбит над Свердловском. Бёрджесс связался с ним, и они выпили шампанского и поели икры в номере Морриса в «Метрополе». Моррису было жаль бедолагу, чья элегантность, свойственная сотрудникам Форин Офис, к тому времени сменилась нездоровой полнотой, манеры стали вульгарными, но чувство юмора осталось блестящим»[986].

Впоследствии Моррис писал: «Ему посылали «Гардиан» из Англии, и ему очень хотелось поговорить о повседневных домашних делах – новых книгах, стилягах, изменившихся вкусах, политике. …У меня создалось впечатление, что, несмотря на уверенный вид, вся его жизнь рухнула и никому он не нужен – ни дома, ни здесь. Я не мог не пожалеть его – пародию на сломленного человека»[987].

Когда Моррис сказал, что ему пора уходить, потому что он купил билет в Большой театр, Бёрджесс сообщил, что пойдет с ним. У него есть знакомства, и он обязательно достанет лишний билетик. «Мы прошли по заснеженной улице к театру, и в фойе я оставил его, чтобы сдать в гардероб пальто и галоши. Он сказал, что решит вопрос с администратором и будет ждать его здесь. Когда Моррис вернулся, Бёрджесс исчез. Возможно, он был замечен своей тайной стражей и был вынужден уйти? Или решил, что со мной не раздобудет никакого компромата? Или просто у него не было знакомств в театре, которыми он хвастался? Не знаю. Больше я его никогда не видел»[988].

По утверждению психолога Майо Уингейта, эти каракули Бёрджесса свидетельствуют о «сильном сопротивлении женскому доминированию, от которого художник всячески старается уйти… он является в высшей степени невротической личностью. Вполне вероятно, что нарисовавший это человек страдает раздвоением личности. Он обладает сильным стремлением спрятаться от действительности, эксцентричной натурой и является борцом, но в то же время проницательным переговорщиком»

Бёрджесс познакомился с художником Дереком Хиллом в Реформ-клубе через Энтони Бланта и после войны даже ездил в отпуск с ним и Питером Поллоком в Аскону. Хилл стал партнером Бёрджесса по переписке. Летом 1960 года он нанес ему неожиданный визит, привез какие-то мелочи для Толи и пижаму для Бёрджесса, которую тот передарил Толе. «Пижама, которую ты привез для меня, подошла ему идеально и привлекла всеобщее внимание на пляже санатория Совета министров в Сочи, где я отдыхал. Он жил в городе и ездил в пижаме цвета лососины от Van Heusen в автобусе на пляж»[989].

Еще одним гостем, приехавшим вместе с женой, художницей Мэри Федден, стал художник Джулиан Тревельян, учившийся вместе с Бёрджессом в Тринити. Они прибыли пароходом в Ленинград, где им передали записку: «Приезжайте ко мне, как только окажетесь в Москве. Гай Бёрджесс». «Во время нашего пребывания в Москве мы встречались с ним каждый день. Он рвался поговорить со знакомыми, с людьми, приехавшими из Англии. Он очень тосковал по дому, хотел оказаться там, но знал, что попадет в тюрьму, если решится на это», – вспоминала Федден. Они ходили с ним в Новодевичий монастырь, где сразу поняли, что он знаком со всем духовенством. Потом вместе с ним и еще несколькими российскими художниками ездили на пикник и купались в Москве-реке[990].

Фредерик Эштон, во время первого визита Королевского балета в Москву в июне 1961 года, хотел встретиться со своим старым знакомым. «Мне он очень нравился… такой забавный и полный жизни…» Бёрджесс «прислал мне записку, предложив, по возможности, зайти к нему». Но британское посольство не допустило этой встречи[991].

Летом 1961 года в Москве также побывал Брайан – недавний кембриджский выпускник, одаренный лингвист, получивший рекомендательное письмо к Бёрджессу от Тома Дриберга. Он вспоминал, что «хрустальный акцент Бёрджесса притупился, линии диафрагмы и челюсти стали не такими, как раньше, но никакого дрожания не было. Походка стала немного неуклюжей, а плохо сидящий костюм указывал скорее на Красную площадь, чем на Сэвил-Роу (где он в какой-то момент заказывал несколько костюмов). Но очарование и остроумие остались, так же как отчетливый активный интерес ко мне и моим делам и почти детское жадное желание узнать лондонские новости из первых рук, и тяга ко всему британскому». Больше всего запомнилась Брайану умственная одаренность Бёрджесса. «После нескольких встреч, – сказал он, – Бёрджесс показался мне человеком одиноким, эмоциональным, имеющим необычайно большое желание мне помочь».