Последний автобус домой - Лия Флеминг

– Вы из Германии? – спросил официант, глядя на посветлевшие волосы Пола.

Тут его перебила Конни, объяснившая на ломаном греческом:

– Нет! Я Констандина Пападаки. Мою мать звали Анастасия Пападаки, она сестра Стелиоса Пападаки.

Но она никак не могла вспомнить название деревни, где они жили.

– Быть так близко и при этом так далеко! – рыдала она, а Пол прижимал ее к себе и целовал, пытаясь ласками и нежным поглаживанием согнать с нее напряжение.

– Ну же, ну, будь терпеливой. Мы обязательно найдем ее.

– Но как?! Пападаки здесь – на каждом шагу! И просто сотни мужчин по имени Стелиос. Я должна найти его… А вдруг он тоже умер?

– Если жизнь здесь устроена хоть немного как в Гримблтоне, то достаточно лишь обронить словечко. Появится зацепка, и за ней весь клубок размотается. Английская девушка, хорошо говорящая по-гречески, разыскивает семью своей матери. Забросить вот такую удочку, сесть и ждать.

Она едва скрывала волнение. В какой бы магазин они ни зашли, она всех удивляла разговором на греческом. В глухих переулках со следами бомбежки, где люди были более подозрительны к власти и осторожнее выражали свое мнение, ее встречали молчанием.

В субботу они попали на фруктовый базар под открытым небом, куда фермеры со всего острова приезжали на запряженных осликами тележках, в ржавых пикапчиках и привозили все самое свежее: живых куриц, кроликов в клетках, головки сыра, оливки в рассоле, оливковое масло, вино и ракию – местную водку из слив. Все было точно так, как рассказывала мама, когда подруги в «Оливковом масле» пытались по ее рецептам готовить фрукты и овощи. Да, фрукты тут в сердце всего, улыбнулась про себя Конни.

Пол не спеша шел вдоль ряда кричащих на разные голоса торговцев, завороженный яркими красками помидоров размером с теннисный мяч, дынь, вишен, пучков свежих трав – мяты и тимьяна, бочонками меда с золотистыми потеками. Конни в юбке до пят и по-крестьянски завязанном на голове шарфе вглядывалась в лица торговцев – а вдруг?

– Вы знаете семью Пападаки? – спрашивала она. – Анастасия. Ее сестру Елену убили на войне.

В ответ на нее смотрели настороженные лица, по которым было невозможно что-либо прочитать. Милые, но осторожные. И никто, похоже, ничего не знал.

За одним прилавком им встретился пожилой мужчина, продававший сыр: белую нежную мизитру и твердую гравьеру, мягкие йогуртовые сыры. Он был одет в национальную одежду – просторные шаровары, черные кожаные сапоги до колен и свободную черную рубаху, голову его покрывала сплетенная из ниток дырчатая косынка-бандана. Услышав вопрос Конни, он поперебирал четки и попросил:

– Повтори.

Она достала мамину фотографию.

– Мама была в греческом сопротивлении, они воевали на холмах… Медсестра, попала в плен, ее отправили в Германию… Вы знали ее? – вскричала она, и сердце ее заколотилось в волнении.

Он покачал головой, но ничего не ответил.

Конни чуть не разрыдалась.

– Нет, это безнадежно. Почему никто не хочет со мной говорить?

Пол потащил ее в сторону.

– Они пережили страшную войну, а потом еще и гражданскую, коммунисты против «правых», брат против брата. Мы не представляем себе, что им пришлось испытать. Но насколько я понимаю, он все-таки узнал ее. Я наблюдал за его лицом… Просто дай им какое-то время!

Они шли вдоль бухты, глядя на маяк и береговую линию, смотрели, как солнце садится в море. Потом свернули в тенистые переулки полюбоваться разрушенными дворцами и другими старинными зданиями, прошли через обувной базар, попримеряли сандалии, сумки и ремни, каждой клеточкой впитывая историю этого древнего города.

Когда они вернулись домой, под дверью их ждала записка: их приглашали в таверну около большого крытого рынка.

– Ну вот, что я тебе сказал? Возьми фотографии. Что ни говори, а мир тесен! – довольный открытием, Пол рассмеялся.

* * *

Их поджидали двое: мужчина постарше и молодой человек лет двадцати, темноволосый, с усами. Оба были одеты в национальную одежду, перебирали четки и курили. Оглядели Конни и встали.

– Ты действительно дочка Анастасии? – с недоверием спросил ее пожилой.

– Да, – гордо ответила она. – А это мой муж Пол. У нас есть фотографии.

– Мне они не требуются. Ты очень похожа на свою мать… Вот только волосы. Это английские?

– Да, моего отца. А вы Стелиос?

– А это Димитрий, мой сын… Твой двоюродный брат. Нам передали, что какая-то девушка ходит по городу и всех расспрашивает, а сейчас надо быть осторожными… Но я и так вижу, что ты Аннина дочка. Мы ведь даже не знали, жива она или мертва. Она ни разу не написала матери.

Что Конни могла на это ответить? Не ей пересказывать им трудную долю ее матери, но она улыбнулась.

– Это долгая история, но она никогда не забывала этот остров и свою семью. Я обещала ей, что однажды приеду сюда и разыщу вас, чтобы навестить могилу Елены. Но я не знала название деревни, а мама умерла.

– Это и твоя деревня теперь. Поехали, собирайте вещи, будете жить с нами. Позор жить среди чужих, когда твоя семья так близко. Пойдем, ты должна встретиться со своей семьей. Будешь нашим почетным гостем. И твой муж, конечно, тоже.

Их уже ждал небольшой пикап – явно военного происхождения. Они уселись сзади и, пока ехали, всё смотрели, как город тает в вечерней мгле… Дорога бежала вдоль берега, постепенно поднимаясь в горы, пока не превратилась в узкую каменистую тропку, окруженную оливковыми деревьями и пригодную более для ослиных повозок.

– Британская армия вот здесь дала свое последнее сражение, вот в этих пещерах, – крикнул им Стелиос. – Мы спрятались в полях и смотрели, как солдаты отступают за Белые горы, а потом видели, как многие из них ползут обратно уже пленниками, босые, оборванные. Страшное было время, а сейчас… Времена для нас непростые, но в один прекрасный день…

Казалось, вся деревня выбежала их встречать, люди выстроились вдоль дороги и смотрели, как молодая пара спрыгнула с импровизированного такси и прошла в прохладную тень дома Пападаки. Крепкие коричневые руки их обнимали, тормошили, тискали, похлопывали, подсовывали им крошечные стаканчики какого-то напитка, зверски дравшего горло. В углу комнаты сидела маленькая женщина в черном, молча наблюдавшая за всей этой суматохой.

Это была ее бабушка Элевтерия. Конни подвели к ней. Она опустилась на колени у ее ног, и та поцеловала Конни в лоб. От этого нежданного благословения Конни захлестнула волна чувств.

– Ну вот, моя Анна вернулась из царства мертвых, – проговорила старуха и трижды перекрестила Конни. – Господь воистину милостив. – Она улыбнулась беззубой улыбкой иконе Девы Марии в правом углу комнаты и порыжевшей от времени фотографии трех девочек, запечатленных возле стены, с очень серьезными лицами. Мария, Анна, Елена. Это первая детская фотография матери, которую Конни увидела.