Крушение - Джонатан Келлерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Заткни пасть, я слушаю!
Заставка кончилась, дикторша с приятным и серьезным голосом начинает с последних новостей.
Полчаса назад, незадолго до закрытия, был ограблен магазин в районе Слэтта. Нападение на банковскую служащую, похищена крупная сумма денег.
Феликсу теперь еще страшнее внутри, поэтому снаружи он злится еще больше. И когда Винсент снова начинает скакать на кровати, Феликс орет на него, а когда это не помогает – бьет кулаком в плечо, куда пришлось.
– Ты… ты чего, Феликс?!
– Ты же ничего не чувствуешь, у тебя бинты по всему телу.
– Больно же!
– Так намотай на себя еще бинтов. И оставь меня в покое!
Свидетели сообщают, что какой-то человек убежал с места преступления, после чего покинул район на велосипеде.
И все. Новостной голос обещает, что они вернутся к ограблению магазина в следующем выпуске, когда будут знать больше; дальше – интервью с представителем совета коммуны в Фалуне, что-то насчет дефицита бюджета. Винсент опять, уже в третий раз, возобновляет свои прыжки, высокие, шумные.
– Винсент, я же сказал…
Но когда Феликс оборачивается, чтобы треснуть его во второй раз, на него смотрит другое лицо. Отчетливые следы размазанного карандаша под глазами и на щеках.
Старший брат вошел в квартиру незамеченным.
– Ты что, дома?
– Ты что, дома?
Они не обнимаются. Но все-таки как будто обнялись.
– Да. Я сбежал, Лео. Когда Клик погнался за тобой.
– Ты сказал, как тебя зовут?
– Что?
– Ты успел сказать, как тебя зовут?
– Я бы сказал. Но она закричала. И ты удрал с сумкой.
Лео улыбается, поднимает что-то с пола спальни, кладет на кровать.
– Я ее выдернул у тетки из рук. Летел как ненормальный. И уехал от этого жирдяя, пока он валялся в канаве и скулил.
Коричневая кожаная сумка. Точно она, без дураков.
– Так почему… ты пришел домой только сейчас? Если ты на велосипеде? Если все получилось? Не понимаешь разве, что я…
Кожаная сумка. Лео ставит ее между ними.
– Погоди-ка, Феликс.
И кричит через прихожую.
– Винсент, ты тоже иди сюда! Я что-то покажу!
Там медлят. И когда Винсент отвечает, голос у него скрипучий, это значит – он обижен или злится.
– Не хочу.
А может, и то, и другое.
– Иди сюда, посмотри.
– Не хочу! Феликс дерется. Он меня побил.
– Иди же, Винсент! Ты тоже участвовал. Ты принял решение: да, мы это сделаем. Это было важно.
Шаркает ногами в прихожей. Любопытство и настороженность.
– Иди. Садись на кровать. К нам.
Винсент колеблется, сначала ловит взгляд Лео, потом – Феликса. Феликс машет ему, это означает: иди сюда, не бойся.
– Извини. Слышишь? Я не должен был бить тебя. Иди же.
Винсент рассеянно берется за размотавшийся бинт, словно хочет поправить его, завязать то, что развязалось во время пляски мумий. И прыгает на кровать.
– Отлично. Теперь мы все вместе.
Коричневая кожаная сумка закрыта на молнию;
Лео тянет замочек, обеими руками расширяет расстегнутую сумку, отодвигается так, чтобы туда мог заглянуть Феликс, а потом еще дальше – чтобы мог заглянуть и Винсент.
– Когда купюры собраны в пачки, их кажется не так много. Но я посчитал. А потом закопал одежду и парик и прикрыл место листьями.
Подчеркнуто энергичные движения губ, когда он выговаривает слово за словом.
– Тридцать. Семь. Тысяч. Сто. Пятьдесят. Крон.
Еще раз. Быстрее.
– Тридцать семь тысяч сто пятьдесят.
Трое братьев. Вместе. На маминой кровати, вокруг сумки, набитой деньгами. Слышны только дружное дыхание и местное радио, говномузыка в пустой спальне перед следующим выпуском новостей. Музыка и… шаги. С лестницы. Больше, чем двух ног. Шаги останавливаются на их лестничной площадке.
– Легавые, Лео!
В дверь звонят. Дважды, кто-то, кому некогда ждать.
Лео срывается с кровати с сумкой в руке, несется к встроенным шкафам, выбирает средний, для постельного белья и полотенец. Сумка как раз помещается между стопкой простыней и стопкой наволочек.
– Сидите здесь.
Звонок взывает в третий раз, пока Лео в ванной смывает с лица остатки карандаша, вытирается и бежит к двери; последний быстрый взгляд – в щель маминой спальни, где Феликс шепчет «легавые», так же нарочито двигая губами, как только что – Лео.
Он закрывает глаза, считает до трех, поворачивает замок.
Тетка из социальной службы.
А чуть позади нее – Агнета.
Не легавые.
Они здороваются, они явно хотят войти. Соцтетка без пальто – значит, сидели у Агнеты и уже о чем-то поговорили.
– Братья тоже дома?
Лео кивает на прикрытую дверь спальни.
– Там. В маминой комнате.
Не спрашивая разрешения, тетка идет по квартире, Агнета – за ней, а за Агнетой – Лео. Тетка заглядывает в комнату. Младший брат лежит на кровати в грязных размотавшихся бинтах. Брат постарше лежит на другой половине, прижав к уху радио, слушает местные новости. Соцтетка переходит прямо к делу, словно куда-то торопится.
– Ваша мама…
Или не очень знает, как сказать… знает только, что ей полегчает, когда она выложит все разом.
– Она пока побудет в больнице.
Феликс одним ухом улавливает ее слова. В другое ухо льется очередной выпуск новостей, который тоже начинается с известия об ограблении магазина в Слэтте. Феликсу вроде бы хочется обо всем рассказать, словно после этого ему будет гораздо легче. Но нельзя, ведь он соучастник. То, что они совершили – это уже не кокосовое печенье и сок.
Это на тридцать семь тысяч сто пятьдесят километров дальше.
– Я думаю… Она думает, в смысле – ваша мама, что задержится в больнице еще на два месяца.
Теперь он слушает соцтетку обоими ушами.
– Два… месяца?
– Да, Феликс. Понимаешь, сначала ей надо подлечиться снаружи. А потом – изнутри. Ее обследуют много разных врачей, разных специалистов. Но через два месяца, когда она вылечится и снаружи, и изнутри, она вернется домой, к вам.
Два месяца. Восемь недель. Шестьдесят дней.
Феликс думает про глаз, мамин глаз, который так утомленно смотрел на него и светился красным там, где должно быть белое. Теперь он точно знает: кровавые точки лучше, чем черные люки. Кровавые точки лечатся быстрее, чем черные люки.
