Ориенталист. Тайны одной загадочной и исполненной опасностей жизни - Том Рейсс

Старый слуга помнил многих из этих иностранных гостей, которые приезжали повидать Мусульманина, но особое внимание он обратил на молодого рослого мужчину с Ближнего Востока, который был в офицерской форме. Рисполи, правда, не смог вспомнить, как его звали. Он запомнил его из-за этой военной формы, а еще потому, что это был единственный раз, когда Мусульманин говорил по-арабски, а не по-итальянски или по-немецки.

— Его тут все звали Мусульманином, — сказал он. — Но мое личное мнение, что он был еврей.

А почему он так решил, поинтересовался я.

— Не знаю. У него был Коран у изголовья, все называли его Мусульманином. Его приятель был, похоже, мусульманским фашистом. Но я просто чувствовал, что он куда больше похож на еврея.

Бывший слуга тут хихикнул и заказал еще одну кока-колу. А потом сказал:

— Я все равно бы прислуживал Мусульманину, если б он не умер. Он не был богатым и спесивым, вел себя всегда как истый джентльмен.

Ромоло Эрколино, сын караульного, показал вверх, на гору, туда, где была самая высокая точка в городе. Я силился разглядеть, что́ там, но видел лишь небольшой участок зелени и что-то вроде крошечной церкви, нависшей над обрывом, будто она опиралась на воздух: она четко вырисовывалась на фоне ярко-синего неба.

— Отец знал, что за Мусульманином рано или поздно приедут. В Салерно, неподалеку отсюда, был лагерь СС, ну, не совсем как у немцев, а наш, итальянский, вариант. Так и случилось в конце августа сорок второго года. К нашему дому подъехали в тот день два больших черных седана, с удлиненным кузовом, такие были только у тайной полиции, и оттуда вышли несколько человек в шляпах — они всегда были в шляпах, больших таких. Они зашли к нам и спросили у отца: «Где он? Где Мусульманин?» «Опоздали, — отвечал им отец, — он умер. И теперь там». Отец показал в сторону кладбища.

Ромоло Эрколино, несмотря на палящее солнце, был в темном пиджаке и галстуке ему в тон. Его отец, Луиджи, занимавший пост, который соответствовал посту шерифа, был последним, кто видел Льва живым.

Наверху, над городом, куда пришлось добираться по практически вертикальной лестнице, по ступеням, высеченным в скале, Ромоло повел меня через кладбище, мимо могил, налезавших друг на друга, словно это были миниатюрные многоквартирные дома для усопших. Сверху открывался великолепный вид на все побережье Тирренского моря. Над обрывом стояла средневековая башня, которую построили, чтобы издалека видеть приближающиеся отряды сарацинов.

— Eccola[161], — тихо, нараспев промолвил Эрколино. Перед нами был узкий белый намогильный памятник с каменной чалмой наверху. — Это в турецком стиле, — продолжал он. — Один человек приезжал после войны, его звали доктор Джамиль Мазара, он из Алжира, вот он и проект сделал, и дал деньги на памятник.

На камне было вырезано: МОХАММЕД ЭСАД-БЕЙ.

А сам Эрколино когда-нибудь вообще встречался с «алжирцем»?

— Пока был жив мой отец, доктор Джамиль ни разу не приезжал в Позитано. Но позже, в семидесятых годах, мне довелось с ним познакомиться, когда он приехал сюда посмотреть на могилу. Он был очень доволен тем, что увидел.

А Эрколино известно что-нибудь о нем?

— Он очень богатый, очень влиятельный человек, у него много владений в Алжире и в Турции. Он мне сказал, что тот, кто похоронен у нас, — самый великий человек из всех, кого он когда-либо встречал. Я ему ответил тогда, что мы к нему точно так же относились, что он нам был как родной. Это, наверное, случилось в девятьсот семьдесят пятом году. Доктор Джамиль сказал, что обязательно приедет опять, однако больше не вернулся.

Барон Умар совершил паломничество сюда, к могиле друга, по возвращении из Индии в 1954 году. Он с большим неудовольствием отметил, что могила Эсад-бея находится за пределами освященной территории — по-видимому, оттого, что он не был католиком. Я расспросил кладбищенского сторожа, но он сказал, что, по его разумению, территория здесь была освященной до самого края обрыва. К сожалению, сторож этот был еще довольно молод, а вот его отец, который следил за кладбищем прежде, давно умер. В общем, ничего интересного сторож мне рассказать не смог. Но все же он спросил, известно ли мне, что останки Мусульманина были в одночасье выкопаны и перезахоронены? Я спросил, откуда он знает об этом? От великого писателя Джона Стейнбека, отвечал он, и мое сердце екнуло, когда я выслушал эту историю в его изложении.

В 1953 году Джон Стейнбек написал для путешествующих по Италии статью о Позитано и опубликовал ее в журнале «Харпере базар», а местное туристическое агентство отпечатало ее в виде брошюрки на кремовой бумаге на шести языках. «Воспоминания» большинства позитанцев об Эсад-бее основывались на версии событий, предложенной Стейнбеком:

Нет, правда, никаких свидетельств того, что все было именно так, но меня больше всего задело то, что Стейнбек явно понятия не имел, что человек, ставший героем рассказанной им «занимательной» истории, был известным писателем. Еще в 1930-х годах оба были успешными современниками, однако если Стейнбек остался знаменитым литератором, то Лев-Эсад сгинул в пучине забвения. В его последние годы, кроме горстки верных почитателей (да еще служащих тайной полиции нацистской Германии и фашистской Италии), его знали лишь жители городка Позитано, звавшие его просто «Мусульманин».

Когда я передал Ромоло Эрколино слова Рисполи (а именно что Мусульманин, на самом деле был евреем), тот даже вознегодовал. Как же так? На могильном камне у него чалма и надпись по-арабски. Все у них в городке звали его «Мусульманином». Он читал Коран, он просил похоронить его пятками в сторону Мекки. «И еще вот — вот тут», — сказал он, тыча в нужное место в том документе, который я ему показал. Это была сноска в длинном некрологе, который доктор Джамиль в 1942 году напечатал в фашистском журнале «Ориенте модерно»: