Азиатская модель управления. Удачи и провалы самого динамичного региона в мире - Джо Стадвелл

В 1989 г. правительство Махатхира провело закон о финансовых услугах, дерегулировавший фондовые биржи. Новый закон создал все условия для того, чтобы столичная фондовая биржа Kuala Lumpur Stock Exchange (KLSE) стала расти как на дрожжах. К сожалению, это оказалось самым впечатляющим проявлением экономического развития Малайзии в 1990-х гг. Во время игры на повышение в 1993 г. капитализация рынка ценных бумаг вчетверо превысила ВВП страны, чего больше нигде в мире не наблюдалось. Объем торгов в тот год превысил объем за все предыдущее десятилетие и в некоторые дни превышал продажи даже на Нью-Йоркской фондовой бирже. Даже ближайший политический соратник Махатхира Даим Зайнуддин, его доверенное лицо и министр финансов, вынужден был заметить в эти сумасшедшие дни: «Похоже, в стране теперь вообще никто не работает. Только и слышно разговоров, что про акции»{455}.

Однако уже в 1994 г. рынок ценных бумаг выдохся, а в 1997-м рухнул. Постепенно малайзийцы вместе с их правительством осознали, что рынок ценных бумаг сам по себе еще не является провозвестником современности. Совершенно не заметно, чтобы KLSE да и любой другой из фондовых рынков Восточной Азии, взращенных и вдохновленных Всемирным банком и МВФ в 1990-х гг., внесли значительный вклад в развитие своих стран. Рынок, например, никак не применил жесткую акционерную дисциплину в отношении корпораций, попросту не желавших замечать существования миноритарных инвесторов. Понятно также, что еще одна причина, по которой фирмы столь охотно забирали наличность с рынков, заключалась в том, что ее поставщики были менее скрупулезны, чем банкиры. Предприниматели частенько применяли метод «строительства пирамиды», размещая пакеты акций, котируемые один над другим, что позволяло им контролировать фирмы, находящиеся в основании пирамиды, обладая минимальным количеством акций. Затем они выводили наличность и другие активы из этих фирм, грабя таким образом миноритарных инвесторов.

Огромные прибыли путем инсайдерских сделок делались также на поприще приватизации, проводимой Махатхиром. Прибыли закреплялись без тендеров за частными фирмами и, как правило, затем использовались для вливаний в котируемый бизнес, предоставляя каждому, кто обладал инсайдерской информацией, получать шанс подзаработать, покупая акции котируемых фирм, которые вот-вот должны были получить новые активы, или же продавая акции котируемых фирм, чья стоимость сначала поднималась в цене ложными слухами о вливаниях активов{456}.

Все это стало отличным развлечением для инсайдеров, и, повторяя опыт таких стран, как Россия, Малайзия породила уйму миллионеров и миллиардеров, нажившихся на финансовых спекуляциях. Однако с точки зрения экономического развития приключения на фондовом рынке были в лучшем случае бесцельным развлечением. А может, и того хуже, поскольку кредитование с целью продажи акций вытесняло собой финансирование индустрии подобно займам на строительство недвижимости. В 1990-х гг. только четверть займов малайзийских коммерческих банков направлялась в обрабатывающую промышленность, сельское хозяйство, добычу полезных ископаемых и другую производственную деятельность. Исследование деятельности частных производителей на уровне отдельных фирм, предпринятое Центральным банком, выявило, что малайзийские компании получали из банков только 10–14 % совокупного финансирования, в то время как в Японии на пике индустриализации в 1960 – 70-х гг. эта доля составляла 40–50 %, а на Тайване – более 30 %. Малайзийские фирмы были поставлены в очень тяжелую зависимость от своей нераспределенной прибыли – в такой ситуации невозможно было возмещать затраты на устойчивые технологические улучшения или создавать масштабные компании{457}.

Малайзия никогда не нуждалась в финансах для инвестиций. Валовой уровень сбережений в этой стране в преддверии азиатского финансового кризиса был на несколько процентных пунктов выше, чем в Южной Корее{458}. Но финансы направлялись на ложные цели, и со временем эта проблема обострялась, потому что правительство постепенно теряло контроль над финансовой системой. Одержимость Махатхира фондовым рынком в значительной мере постоянно подстегивалась стремлением малайзийских националистов превзойти финансовые рынки Сингапура. KLSE и Сингапурская фондовая биржа до самого 1990 г. оставались тесно связанными друг с другом: в сущности это был один и тот же рынок, но с двумя географически разобщенными торговыми площадками. Подобно тому как Южная Корея была мотивирована исторической враждебностью к Японии, так и Малайзия испытывает враждебные чувства по отношению к своему бывшему партнеру 1960-х гг. К сожалению, подражание финансовой политике зарубежного финансового центра, а не промышленно развитого государства было последним, что требовалось Малайзии.

Малайзия пережила свои плохо задуманные проекты индустриализации и отвлечение ресурсов, вызванное дерегулированием фондового рынка и банковского дела, поскольку ее валютная политика и надзор за банками оставались консервативными. Центральный банк смягчил напор правительственного дерегулирования, усилив надзор за коммерческими банками в конце 1980-х гг. и еще раз в 1994 г., продолжая одновременно настаивать на объединении мелких финансовых учреждений. Он пытался наложить долговременное ограничение в 20 % на размер индивидуальных долей у владельцев банков, хотя в 1990-х гг. политики неоднократно преодолевали этот запрет{459}. Небанковские финансовые учреждения оставались под строгим контролем. Наконец Центральному банку удалось добиться и того, чтобы в потоке внешнего долга, захлестнувшего страну перед финансовым кризисом, продлить срок погашения кредитов в среднем дольше, чем в Таиланде и Индонезии, и лучше застраховаться от девальвации валюты.