Путешественник. Том 2. Сокровища поднебесной - Гэри Дженнингс

Затем я взял свою долю последней прибыли Торгового дома Поло — мешочек с прекрасными рубинами — и отнес его в покои министра финансов Лин Нгана. Этот человек был первым придворным Хубилая, которого я некогда встретил в Ханбалыке, и оказался первым, с кем я теперь попрощался лично. Я отдал ему на хранение мешочек с драгоценными камнями и попросил министра выделить наследство пажам великого хана, когда те повзрослеют, чтобы у моих сыновей было с чего начинать, когда они отправятся на поиски своего счастья.

Затем я прошелся по дворцу и попрощался с остальными придворными. Некоторые из моих визитов были лишь простыми знаками уважения: например, посещения хакима Гансу и Джамбуи-хатун, престарелой первой жены Хубилая. Другие мои визиты оказались не такими официальными, но столь же короткими: к придворному астроному и архитектору. Я нанес еще один визит — придворному инженеру по имени Вей — только для того, чтобы сказать ему спасибо за то, что он построил тот садовый павильон, в котором Ху Шенг наслаждалась трелью текущей по трубам воды. И еще я зашел к министру истории, сказав тому на прощание:

— Теперь вы наконец сможете сделать в своем архиве еще одну запись. В год Дракона, по ханьскому летоисчислению — в год три тысячи девятьсот девяностый, чужеземец По-ло Map-ко наконец покинул город Хана и вернулся к себе на родину, в Ве-не-цию.

Он улыбнулся, припомнив наш давнишний разговор, и сказал:

— Мне следует написать, что Ханбалык стал лучше за время его пребывания здесь?

— Полагаю, об этом судить Ханбалыку.

— Нет, об этом судить истории. А сейчас — смотрите. — Министр истории взял кисть, намочил свой чернильный брусок и нарисовал на бумаге, которая уже была покрыта письменами, вертикальный столбик из иероглифов. Среди них я узнал тот, который обозначал мое имя на печати yin. — Вот. Здесь все записано. Может, это и мелочь, но возвращайтесь через сотню лет, Поло, или даже через тысячу, и тогда увидите, помнят ли здесь еще эту мелочь.

Остальные мои визиты были более теплыми и продолжительными. Строго говоря, их было три: я встретился с придворным мастером огня Ши Икс Ми, с придворным золотых дел мастером Пьером Бошером и (эта встреча мне особенно запомнилась) с Чао Менг Фу, военным министром, придворным художником и моим приятелем-заговорщиком. Каждый из этих визитов продлился далеко за полночь и закончился, только когда я и хозяин были уже не в состоянии пить.

Когда пришло известие, что корабли готовы и ждут нас в порту Гуанчжоу, мы с отцом отвели дядю Маттео в покои великого хана, чтобы нас представили госпоже Кукачин. Хубилай сначала познакомил нас с тремя послами, которые прибыли, чтобы доставить ее ильхану Аргуну — их имена были Уладай, Коджа и Апушка, — и лишь затем мы увидели саму госпожу Кукачин. Это была семнадцатилетняя девушка, такая же миленькая, как и все монголки, которых я встречал, прекрасно одетая, чтобы ослепить великолепием наряда всю Персию. Однако молодая госпожа не была ни заносчивой, ни властной, как можно было бы ожидать от знатной дамы, будущей ильхатун, которую сопровождает свита чуть ли не из шестисот слуг, служанок, знати — весь ее будущий двор — и множество воинов. Как это и приличествовало девушке, внезапно возвысившейся из степного племени, где вместо придворных у нее имелся, наверное, только табун лошадей, манеры у Кукачин оказались открытые, естественные и приятные.

— Старшие братья Поло, — сказала она нам, — с надеждой и доверием я вверяю себя заботам столь славных путешественников.

Она сама, наиболее знатные придворные из ее свиты, трое посланцев из Персии, мы, трое Поло, и большая часть двора в Ханбалыке — все сидели с Хубилаем на прощальном пиру, в тех же самых покоях, где когда-то давно отмечали наше прибытие в Катай. Пир закатили просто роскошный; даже дядя Маттео, похоже, им наслаждался — его кормила та самая верная служанка, которой предстояло остаться с ним до самой Персии, а ночь была наполнена разгульными развлечениями. (Дядя Маттео в какой-то момент встал, чтобы исполнить великому хану куплет или два из своей неизменной песни о добродетели.) Все были совершенно пьяны, поскольку выпили огромное количество напитков, которые все еще щедро раздавало золотое с серебром змеиное дерево. До того как все присутствующие захмелели, мы с отцом и Хубилай по очереди произнесли прощальные речи — длительные, волнующие, перемежающиеся объятиями и льстивыми тостами, как на венецианской свадьбе.

Однако Хубилай все же обратился ко мне с глазу на глаз с короткой речью:

— Хотя я знаю твоих отца и дядю дольше, Марко, но я знаю тебя лучше и буду опечален твоим отъездом. Хох, я помню, что первые слова, которые ты сказал мне, были оскорбительными. — Он рассмеялся, припоминая их. — Это отнюдь не было мудро с твоей стороны, но зато это было смело, и ты имел полное право так говорить. С тех самых пор я много размышлял над твоими словами, теперь я обеднею без них. Я надеюсь, что ты еще раз проделаешь этот путь. Меня уже не будет здесь, чтобы приветствовать тебя. Но я буду очень тебе обязан, если ты станешь другом моему внуку Тэмуру и послужишь ему с такой же любовью и преданностью, какие продемонстрировал мне. — И Хубилай положил мне на плечо свою тяжелую руку.

Я сказал:

— Я всегда буду гордиться, великий хан, тем, что стремился прожить полезную жизнь, и особенно тем, что когда-то я недолго служил Хану всех Ханов.

— Кто знает? — произнес он весело. — Может, потомки будут вспоминать Хубилай-хана лишь потому, что у него некогда был такой хороший советник, как Марко Поло. — Он по-дружески тряхнул мое плечо. — Вах! Довольно чувствительности. Давайте же напьемся! А затем… — Он поднял украшенный драгоценными камнями кубок, до краев наполненный архой, указав в мою сторону. — Доброго тебе коня и широкой степи, добрый друг!

— Добрый друг, — повторил я в ответ, поднимая свой кубок, — и тебе тоже — доброго коня и широкой степи!

На следующее утро, с тяжелой головой и совсем не легким сердцем, я отправился в путь. Столь многочисленному каравану, как наш, только для того, чтобы просто выбраться из Ханбалыка, надо было проявить ловкость и соблюдать почти такой же строевой порядок, с каким орлок Баян перемещал по долине свой курень с воинами, — а ведь у нас, в отличие от него, было просто стадо, состоящее преимущественно из гражданских, которые никогда не знали воинской дисциплины. Поэтому в первый день мы добрались только до следующей деревеньки к югу от города, жители которой приветствовали нас одобрительными выкриками, цветами, благовониями и разрывами «огненных деревьев».

Мы не слишком продвинулись вперед и в последующие дни тоже, потому что, разумеется, даже самая захудалая деревенька или городок непременно желали продемонстрировать нам свой восторг. Даже после того, как мы приучили всю компанию быстро собираться и выступать в путь по утрам, нам все равно мешало то, что караван был слишком большим и разнородным: мы с отцом и трое сопровождающих, как и большинство слуг и весь эскорт, ехали верхом; госпожа Кукачин со своими женщинами и дядей Маттео перемещались в паланкинах, которые тащили лошади. Какое-то количество знатных придворных путешествовали в хаудах на слонах. А теперь прибавьте к этому вьючных животных и погонщиков, которые были необходимы при перевозке поклажи шести сотен человек, — все это образовывало процессию, хвост которой еще только покидал поселение, где мы провели ночь, тогда как голова ее уже приближалась к следующей деревне.