Синагога и улица - Хаим Граде

В спальню ворвалась Манця Репник и встала перед Переле, уперев руки в бедра:

— Я и в самом деле думала, что у вас есть секреты с раввином, как вы сказали. Послушала я и вижу, что вы просто зашли поболтать, расфуфыренная вы кукла! Коли так, то я точно такая же барыня, как и вы! Я приходила сюда еще до того, как вам взбрело в голову стать гродненской раввиншей!

И, чтобы показать Переле, насколько она здесь своя, Манця Репник снова принялась перечислять раввину, как она в местечке схватила своего мужу за голову. Все Глубокое встало на уши: как же это ученый еврей оставил свою жену соломенной вдовой?! Ее муж, карлик с длинной бородой и холодной физиономией, утверждал, что хотел дать ей развод. Она ответила, что прежде, чем она возьмет у него разводное письмо, Бог пошлет ему сыпь по всему телу, болячки под мышками, ломоту в суставах, боль в сердце и резь в кишках! Месяцами она с ним воевала, пока у него лицо не почернело, как горшок. Его ешива распалась, как карточный домик. Прежде Глубокое поддерживало ее, потом местечковые обитатели стали поддерживать его. Он их подкупил. «Возьмите разводное письмо, — говорили ей глубоковские. — Вы двое не пара». А она им на это отвечала: «Чтоб вас земля взяла! Вы-то с ангелом смерти подходящая пара».

Раввин лежал с закрытыми глазами и стонал. Лицо Соры-Ривки становилось все бледнее, ее руки дрожали. Было видно, что раввин и раввинша хорошо знакомы с разглагольствованиями этой скандалистки. Но каждый раз, когда она снова принималась сыпать проклятиями, у них по телу пробегала дрожь. Переле встала и крикнула:

— Закройте свой червивый рот! Сию же минуту убирайтесь!

Манця Репник рассмеялась и снова уперлась руками в бедра:

— Прежде чем меня отсюда выгонят, отсюда кого-то вынесут на черных носилках!

Раввин вздрогнул и принялся кричать:

— Не проклинайте, сжальтесь, не проклинайте!

Сора-Ривка с плачем вышла, заламывая руки и говоря:

— Не трогайте, мы все время страдаем от нее и молчим.

Но Переле топнула ногой и крикнула:

— Стыдитесь, гродненская раввинша! Вы должны были этой бандитке глаза выцарапать, полицию вызвать, а вы еще боитесь ее проклятий? Она не вдова и не сирота, к плачу которых прислушивается Господь, она бандитка, комедиантка, она притворяется сумасшедшей, чтобы вас напугать.

Сора-Ривка съежилась от страха. Переле, выставив свой зонтик вперед, как пику, двинулась на скандалистку, которая отступала назад, пока обе они не оказались в комнате заседаний раввинского суда. В дверях первой комнаты уже стояли учащиеся колеля и с застывшими лицами смотрели на происходящее. Переле еще выше подняла зонтик, как будто для того, чтобы выколоть нахалке глаза, и прикрикнула на ешиботников:

— Разве вы мужчины?! Вы герои Торы?! Какая-то хитрая дикая тварь мучает раввина и его жену, и вы это допускаете?

Молодые люди переглянулись, и один из них буркнул, что раввинша не позволяет трогать эту женщину. Манця Репник расплакалась:

— Евреи, сжальтесь! Я несчастная соломенная вдова…

Переле раскричалась еще громче:

— Спустите ее с лестницы, говорю я вам! На мне этот грех перед Богом и людьми! Если вы этого не сделаете, я ей голову раскрою зонтиком!

Манця Репник выбежала с проклятиями и захлопнула дверь, чтобы никто за ней не погнался. Один из молодых людей рассмеялся:

— Бой-баба!

И было неясно, кого из двух женщин он имеет в виду. Измученная Переле перевела дыхание и посмотрела на учащихся колеля с гневом. Она хотела отгадать, был ли кто-нибудь из этих, с позволения сказать, мужчин среди тех, кто не давал ее мужу выступать в Городской синагоге. Но они, по ее мнению, не походили на крикливых гродненских сторонников «Агуды». Конечно, они были из тех, кто приехал учиться в колель, потому что ни на что другое не годны — ни на то, чтобы стать раввинами, ни на то, чтобы заниматься торговлей. Сыны Торы были растеряны оттого, что эта женщина в странном одеянии накричала на них так, будто была близкой родственницей реб Мойше-Мордехая.

— Идите себе подобру-поздорову на ваши квартиры и готовьтесь к празднику, или в синагогу — заниматься Торой. Тут не чайная, чтобы чай пить. За раввином присмотрит его жена. И я тоже.

Она подождала, пока молодые люди не начали расходиться. Один из них сказал, что хочет зайти к раввину попрощаться. Переле ответила, что сама передаст раввину привет от всех его учеников. Потом она пошла назад в спальню и увидела там новую сцену: реб Мойше-Мордехай умолял жену перестать плакать. Однако Сора-Ривка стояла и по-детски всхлипывала, как будто слезы смыли прошедшие годы и она снова стала маленькой девочкой, обиженной тем, что все против нее — родители и даже кукла. Переле просто взбесилась от ярости, она закусила губу, чтобы не закричать, что гродненская раввинша должна находиться в специальном учреждении для душевнобольных людей. На раввина Переле тоже посмотрела с горечью. Знаменитый на весь мир гаон и гродненский городской раввин боится, как черта, проклятий какой-то бандитки, но о том, что дочь старипольского раввина, его первая невеста, хранит на него в глубине души горькую обиду, он, видно, никогда не думал.

— Гродненская раввинша, я пришла помочь вам подготовиться к празднику и хочу еще успеть вернуться домой до благословения свечей, чтобы моему мужу было для кого читать кидуш, — сказала Переле и велела Соре-Ривке идти за нею в кухню.

Реб Мойше-Мордехай слушал, смотрел и удивлялся. Его Сора-Ривка перестала плакать и с покорностью служанки пошла за грайпевской раввиншей, которая сняла полушубок с широкими рукавами и первая вошла в полутемную неубранную кухню.

19

Жена городского проповедника настолько расхозяйничалась в доме больного, что на свою ответственность созвала консилиум врачей и велела им: что бы они ни нашли, пусть скажут раввину, что он идет на поправку. Нынешние евреи уже ведут себя как иноверцы и в том, что они говорят больному о его состоянии.

— У богобоязненных евреев считается, что у больного нельзя забирать уверенность в помощи Всевышнего, — говорила она эскулапам резким, крикливым голосом.

Она и жена реб Мойше-Мордехая остались ждать за дверью комнаты больного. Когда врачи вышли, они и обеим женщинам не хотели говорить всей правды. Однако по их лицам было понятно, что дела раввина плохи. Сора-Ривка встала с плачем. Переле злобно зашипела на нее:

— Не плачьте, гродненская раввинша, это может, не дай Бог, погубить вашего мужа.

Обе женщины вошли в комнату больного, и онемевшая Сора-Ривка слушала, как грайпевская раввинша говорит спокойно и строго:

— Гродненский раввин еще будет, с Божьей помощью, проводить уроки для своих учеников. Пока же вам нужно отдыхать и как можно меньше разговаривать. Так сказали врачи.

Реб Мойше-Мордехай слушал, отвернувшись, будто знал, что ему не говорят правды. Потом он прошептал, что не хочет лежать как в тюрьме, оторванный от людей. Если придет какой-нибудь сын Торы, пусть его впустят.