Цикл оборотня - Стивен Кинг

Из конторы я пошел в «Кафе Готэм» пешком – вышел в П часов15 минут. Я пришел загодя ради собственного душевного спокойствия – инымисловами, чтобы удостовериться, что кафе находится именно там, где сказалХамболд. Я – такой и был таким всегда. Диана, когда мы только поженились,называла это моей «одержимостью», но, думаю, под конец она разобралась. Яскрепя сердце полагаюсь на компетентность других людей, только и всего. Я отдаюсебе отчет, что такая черта характера способна действовать на нервы, и знаю,что Диану она доводила до исступления. Но только она словно бы так и не поняла,что мне самому эта черта не так уж приятна. Однако в чем-то меняешься быстро, вчем-то – медленно. А кое в чем не меняешься вовсе, как ни стараться.

Ресторан находился точно там, где сказал Хамболд, о чемсвидетельствовала зеленая маркиза со словами «Кафе Готэм» на ней. На зеркальныхстеклах – белый силуэт города. Он выглядел очень нью-йоркским и вполнезаурядным – просто один из примерно восьмисот дорогих ресторанов, втиснувшихсяв центр города.

Найдя место встречи и временно успокоившись (то есть в этомотношении; мысль, что я увижу Диану, держала меня в жутком напряжении, и мнеотчаянно хотелось закурить), я свернул на Мэдисон и пятнадцать минут бродил погалантерейному магазину. Просто рассматривать витрины снаружи было нельзя: еслиДиана и Хамболд подъедут с этой стороны, они могут меня увидеть. И Диана,конечно, узнает меня даже со спины по развороту плеч и покрою пальто, а этогомне не хотелось. Мне не хотелось, чтобы они знали, что я приехал загодя. Ведь,казалось мне, в этом можно усмотреть просительность, даже жалкое заискивание. Апотому я вошел внутрь магазина.

Я купил совершенно не нужный мне зонтик и вышел на улицуровно в полдень по моим часам, зная, что переступлю порог «Кафе Готэм» в 12часов 5 минут. Заповедь моего отца: если тебе нужно быть там, приходи на пятьминут раньше. Если им нужно, чтобы ты был там, приходи на пять минут позже. Ядостиг того состояния, что уже не знал, что кому нужно, и почему, и как долго,но отцовский завет, кажется, предлагал наиболее безопасный вариант. Если быречь шла только о Диане, думаю, я вошел бы туда точно в назначенное время.

Нет, вероятно, я лгу. Наверное, если бы речь шла об однойДиане, я бы вошел в 11 часов 45 минут, сразу, как приехал, и подождал бы ее взале.

Несколько секунд я постоял под маркизой, заглядывая внутрь.Зал был ярко освещен, что я одобрил. Не терплю темные рестораны, где не видишь,что ты ешь и что пьешь. Белые стены с бодрящими импрессионистическимирисунками. Понять, что на них изображено, было невозможно, но это не имелозначения: их спектральные цвета и широкие штрихи действовали, как визуальныйкофеин. Я поискал взглядом Диану и увидел у стены примерно в середине длинногозала женщину, которая могла быть ею. Определить точнее было трудно, так как онасидела ко мне спиной, а у меня нет ее дара узнавать людей в подобных позах.Однако плотный лысеющий мужчина рядом с ней определенно выглядел, как Хамболд.Я глубоко вздохнул, открыл дверь ресторана и вошел.

***

Отторжение от табака распадается на два этапа, и я убежден,что рецидивы чаще происходят на втором. Физическое отторжение длится от десятидней до двух недель, после чего большинство симптомов – потение, головные боли,тик, резь в глазах, бессонница, раздражительность – исчезают. Затем начинаетсякуда более длительный этап психологического отторжения. Его симптомы могутвключать депрессию – от легкой до умеренной, – тоскливое настроение,определенную степень ангедонии (иными словами, вялое безразличие ко всему),забывчивость, даже своего рода преходящую дислексию. Все это я знаю, потому чтозаглянул в соответствующую литературу. После того, что произошло в «КафеГотэм», мне казалось, что это очень важно. Полагаю, можно сказать, что мойинтерес находился где-то на границе между Страной Увлечений и Царством Маний.

Наиболее обычный симптом второй фазы – это ощущениенекоторой нереальности. Никотин улучшает контакт синапсов и повышаетконцентрацию внимания – другими словами, расширяет путь поступления информациив мозг. Не очень сильно и не специфически по линии активного мышления (хотязаядлые курильщики утверждают обратное), но когда его действие прекращается, увас остается ощущение – навязчивое в моем случае, – будто граница между снами иявно стирается. Мне много раз чудилось, что прохожие и машины, и маленькиесценки на тротуаре, которые я наблюдал, на самом деле скользят мимо меня надлинной ленте, которую спрятанные рабочие сцены тянут, крутя огромные ручки ивращая огромные барабаны. И еще чудилось, будто ты все время чуть пьян,поскольку это состояние сопровождалось ощущением беспомощности и душевнойизмотанности, ощущением, будто все будет продолжаться так без конца, к лучшемули, к худшему ли, потому что ты (разумеется, я имею в виду себя) настолькозанят некурением, что ни на что другое почти не остается ни времени, ни сил.

Не уверен, какое отношение все это имело к произошедшему, ноубежден, что какое-то, бесспорно, имело, поскольку я почувствовал, что сметрдотелем творится что-то очень неладное, едва увидел его, а едва онзаговорил со мной, я уже знал это твердо.

Он был высок, лет около сорока пяти, строен (во всякомслучае, во фраке – в обычной одежде он выглядел бы тощим), усат. В одной рукеон держал меню в кожаной папке. Иными словами, выглядел он точно так же, какбатальоны метрдотелей в батальонах шикарных нью-йоркских ресторанов. Только егобабочка сбилась в сторону, и что-то темнело на рубашке, прямо над верхнейпуговицей фрака. Не то пятно, не то комочек желе. Кроме того, на затылке у неготорчал вихор, как у Алфалфы в старом сериале «Маленькие проказники». И я чутьбыло не расхохотался – не забудьте, я очень нервничал, – и мне пришлосьзакусить губу, чтобы удержаться.

– Да, сэр? – спросил он, когда я приблизился к его столу.Слова эти прозвучали как «дей, сайр?». Все метрдоты в Нью-Йорке говорят сакцентом, и ни единый из этих акцентов не поддается точному определению.Девушка, с которой я встречался в середине восьмидесятых, отличавшаяся большимчувством юмора (и, к несчастью, еще большим пристрастием к наркотикам), как-тосказала мне, что все они родом с одного островочка, а потому у них у всех одинродной язык.

«И какой же?» – спросил я.

«Снобби», – ответила она, и я покатился со смеху.

Вот о чем я вспомнил, когда посмотрел через его стол наженщину, которую заметил снаружи – теперь я почти не сомневался, что это Диана,и мне вновь пришлось закусить губу изнутри. В результате фамилия Хамбоядавырвалась у меня изо рта так, словно я ее вычихнул.

Бледный лоб метрдота нахмурился. Его глаза впились в мои.Когда я подходил к нему, они мне показались карими, но теперь они выгляделичерными.

– Извините, сэр? – переспросил он. Прозвучало это, как«изнити, сайр», а, судя по тону, означало: «А пошел бы ты на… Джек!» Егодлинные пальцы, бледные, как и лоб – похожие на пальцы пианиста, – нервнозабарабанили по краю меню. Кисточка, которой оно было снабжено, своего роданедоношенная закладка, покачивалась взад и вперед.