Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

– Нора, не отравляйте своим присутствием последние минуты прощания с Володей его родным.

Для меня эти доводы были убедительными, и я поняла, что не должна быть на похоронах».

Галина Катанян:

«Предсмертное письмо, находившееся в деле о самоубийстве, переданное Аграновым Лиле для перепечатки на машинке. Оно было написано крупным, сумасшедшим почерком».

Поздно вечером 16 апреля Елизавета Лавинская вместе с мужем пришли в Гендриков:

«Позвонили. Всё – как прежде, только в прихожей шепнул Ося:

– Поменьше разговоров о Володе».

Но эти «разговоры» завела сама Лили Юрьевна, рассказав о попытке самоубийства Маяковского в 1916 году. Потом сказала:

«– Ведь, наверное, не знаете, что когда он писал «Про это», он также стрелялся. Позвонил мне по телефону и заявил: «Я сейчас застрелюсь». Я ему сказала, чтоб ждал моего прихода – сейчас еду. Выбежала на Лубянку. Сидит, плачет, рядом валяется револьвер, говорит, была осечка, второй раз стрелять не будет. Я на него кричала, как на мальчишку».

Елизавета Лавинская:

«Тут она начала самыми скверными словами ругать „эту дуру“ Полонскую:

– Я её отчитаю. Я эту «наследницу» поставлю на место. Я её выгоню. Как она могла убежать?

Одним словом, выходило всё так: веди себя Полонская иначе, выстрела бы не было».

Николай Денисовский:

«Вечером пришёл и встал к гробу военный почётный караул».

Корнелий Зелинский:

«Играла военная музыка. Был прислан военный караул. Моссовет взял похороны на свой счёт».

Из агентурно-осведомительной сводки агента ОГПУ «Арбузова»:

«Крайне неудачным находят сообщение Сырцова (следователя) о длительной болезни Маяковского. Говорят о сифилисе и т. п.».

Владимир Сутырин:

«Надо сказать, что по городу шло много слухов и сплетен, причём один слух был очень злонамеренный. Из числа причин самоубийства Маяковского указывалась такая, и по городу носились такие слухи, будто бы Маяковский был болен люэсом…

Тогда я снял трубку и позвонил Агранову, а потом Стецкому в ЦК и сказал, что я считаю, что надо произвести вскрытие, чтобы медицинская экспертиза установила и зафиксировала в специальном акте истинное положение вещей…

… и Агранов через свой аппарат устроил медицинскую экспертизу…»

Михаил Презент:

«В ночь на 17.4. в 1 ч. 30 м. я заехал в клуб федерации. Ворота на запоре. Зал справа, где лежит тело, ярко освещён. Видно через ворота, как в глубине двора, у входа в клуб, три-четыре человека – дворник и ещё кто-то, стоя на скамейке, пытаются взглянуть во второй этаж, где тело. После недолгих разговоров с молодым красноармейцем я вошёл во двор, затем в клуб, повернул направо, но там милиционер не пустил меня. Пошёл в комиссию. Сидят Ионов, Агранов, Сутырин. Уставшие. Прошу у Сутырина разрешения пройти к телу – „Нельзя, его сейчас бальзамируют“. Причина веская. Я вышел, отложив посещение на утро. Взглянул и я в окно второго этажа. Сгрудились люди в белых халатах. Я уехал».

Владимир Сутырин:

«Результаты вскрытия показали, что эти злонамеренные сплетни не имеют под собой никаких оснований».

Михаил Презент:

«Наступило 17.4. У гроба очередь, завернувшая с Поварской, по Кг/Эр ил до Никитской. Поехал туда с Регининым и с женой Демьяна. Конные патрули. Толпы. Люди – на крышах домов, в окнах, на балконах».

Николай Асеев:

«…живая, взволнованная Москва, чуждая мелким литературным спорам, встала в очередь к его гробу, никем не организованная в эту очередь, стихийно, сама собой признав необычность этой жизни и этой смерти. И живая, взволнованная Москва заполняла улицы по пути к крематорию. И живая, взволнованная Москва не поверила его смерти. Не верит и до сих пор».

«Тихого» прощания с Маяковским, как надеялись власти, не получилось. Таких похорон в большевистской Москве ещё не было – тысячи и тысячи людей шли к Клубу писателей, чтоб в последний раз взглянуть в лицо почившего поэта.

Корнелий Зелинский:

«В почётном карауле стояли О.Брик, Кирсанов, Кушнер, Агранов. Пастернак был вместе с Жаровым и Уткиным. Сельвинский – с Третьяковым и Зелинским.

На балконе часто показывался Семён Кирсанов и читал стихи своим невозможно громким дикторским голосом, от которого дрожали стёкла. Рядом с ним был поэт Павел Герман, любивший быть на виду (это его стихи: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью")».

Михаил Презент о Веронике Полонской:

«На похоронах ни она, ни Яншин, ни Ливанов не были. Первые два с утра были приглашены к следователю, который их держал до вечера. Говорят, что это сделано со специальной целью – не дать им быть на похоронах, чтобы не встретиться с семьёй Маяковского и Л.Ю.Брик».

Наталья Розенель:

«Москву лихорадило. Рабочие, студенты, интеллигенция – все были взволнованы, ошеломлены. В течение многих недель Луначарский получал письма из Москвы и различных городов Союза, в основном от молодёжи, с одной и той же настойчивой просьбой: объяснить, как это могло случиться.

Семнадцатого апреля был траурный митинг во дворе клуба писателей>.

Вынос тела с гробом В.В. Маяковского из дома Союза писателей. Москва, 17 апреля 1930 г.

Михаил Презент:

«Началась так /Называемая > гражданская панихида. Её открыл Халатов…Луначарский… Федин…Кон…Авербах… Третьяков… Потом взволнованный Кирсанов, которого называют лучшим, учеником Маяковского, прочёл отрывок из предсмертного стихотв Маяковского «Во весь голос». Оно звучит как Пушкинский памятник».

Николай Денисовский:

«Митинг происходил во дворе, говорили перед гробом, который уже стоял на грузовике. Я запомнил и слышал с балкона только Кирсанова, который читал „Во весь голос“.

Милиция оцепила все переулки и площади, которые выходили на улицу Воровского, а сама улица была забита народом. Стояли так тесно, что невозможно было пропихнуться. Стояли на тротуарах, мостовой, в подъездах, висели, прицепившись к фонарям, к деревьям и заборам. Крыши были черны от забравшихся на них людей, некоторые крыши даже провалились».

О том, что похороны окажутся такими грандиозно-много-людными, ни Агранов, ни Брики, конечно же, даже представить себе не могли.