1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

В это время французские войска уже вошли в Москву. Первым примерно в два часа дня туда вступил эскадрон 10-го польского гусарского полка, за которым последовали другие его эскадроны и остальные части 2-го кавалерийского корпуса. Они проследовали по улицам, все еще полным русских солдат, в том числе и вооруженных, и вышли к Кремлю, где застали толпу, орудовавшую на городском арсенале. В сторону французов были сделаны несколько выстрелов, но после залпа артиллерии полковника Серюзье сброд рассеялся, и французы въехали в Кремль.

Ожидая депутации, Наполеон разглядывал город в подзорную трубу и спрашивая Коленкура о разных тамошних строениях. В конце концов, появился один из порученцев Бертье в компании французского торговца, жившего в Москве, и какое-то время они беседовали. Другие офицеры тоже привели кого-то, кого смогли найти, но ни один не устроил Наполеона, который хотел видеть некое официальное лицо. В конечном итоге стало ясно, что русские просто покинули город, отдавая его ему безо всяких условий. «Варвары, они что же, все так и бросят? – воскликнул он. – Это невозможно. Коленкур, каково ваше мнение?» «Ваше Величество прекрасно знает, что я думаю», – отозвался обер-шталмейстер{502}.

Наполеон не стал въезжать в Москву в тот день и провел ночь в деревянном доме на самой окраине города, внутри его пределов. В шесть часов следующим утром он поскакал в Кремль и обосновался там, в то время как императорская гвардия в полной парадной форме осуществила триумфальный марш, входя в Москву следом за полковыми оркестрами.

Около двух третей жителей покинули столицу, остальные, включая многих иностранных торговцев, слуг и ремесленников, попрятались в домах. Даже члены французской колонии из нескольких сот человек старались не попадаться на глаза победителям. Лавки были закрыты, а движения на улицах почти не наблюдалось, хотя там оставалось изрядное количество бродивших туда и сюда русских солдат{503}.

Сержант Бургонь, полк которого шагал за оркестром, испытал разочарование. «Нас удивило, что не было видно ни души, даже ни одной женщины, и некому было слушать наших музыкантов, игравших “La victoire est а nous!” [«Победа за нами!»]», – рассказывал он. А вот как выражал свои эмоции лейтенант Фантен де Одоар: «Покинутость и тишина, приветствовавшие нас там, неприятным образом гасили безудержное счастье, так разгонявшее нашу кровь всего несколько минут назад, а теперь сменявшееся туманным чувством тревоги». В открытом нежелании жителей признавать даже сам факт прихода французов, не говоря уж о приветствиях, чувствовалось нечто зловещее – нечто, заставлявшее солдат испытывать беспокойство. «Это означает, что скоро мы будем защищать Париж», – мрачно обронил генерал Аксо полковнику Луи-Франсуа Лежёну[134], когда оба они проезжали по тихим улицам{504}.

При нормальной капитуляции городским властям пришлось бы подыскивать места для постоя солдат и обеспечивать их питанием, но в сложившихся обстоятельствах каждый был волен сам заботиться о себе в деле поиска всего необходимого. Генералы и группы офицеров выбирали дворцы аристократов и городские дома дворян, солдаты обустраивались в зданиях попроще, в конюшнях и в садах. Некоторым повезло. Роман Солтык с несколькими офицерами из штаба Бертье наткнулись на красивый особняк, оказавшийся в собственности графини Мусиной-Пушкиной, дворовые которой встретили французов в дверях. «Во главе их находился элегантно одетый дворецкий, или управляющий в шелковых чулках, который на довольно приличном французском поинтересовался у нас, что нам угодно и добавил, что при отбытии графиня дала указания принять нас подобающим образом и оставила достаточное количество слуг с распоряжением обслуживать нас», – вспоминал Солтык. Кроме того в доме обнаружились французская dame de compagnie (компаньонка) и гувернантка, каковые и развлекали офицеров за обедом{505}.

Наполеон назначил маршала Мортье губернатором Москвы, дав строгие предписания не допускать грабежей, и, согласно большинству источников, французская оккупация началась сравнительно цивилизовано. Коль скоро все лавки стояли закрытыми и запертыми, изголодавшиеся солдаты ходили от дома к дому в поисках людей, надеясь купить или выпросить у них съестного и одежды. Некоторые вели себя вежливо, большинство изъявляли готовность заплатить. Но поскольку очень многие хозяева уехали, солдаты в стремлении разжиться всем необходимым принялись вламываться в лавочки и частные дома. Пусть они и не гнушались деньгами, если находили их, все же на том этапе главной заботой воинов было набить животы и раздобыть рубашки, носки, башмаки и прочие тому подобные вещи. «Когда солдаты вступают в город, покинутый жителями, где все в их распоряжении, и берут себе съестное и предметы одежды, разве можно назвать подобное грабежом?» – писал саксонский лейтенант Ляйссниг[135]. – Не было никого, кто дал бы им потребное по праву, так что же оставалось делать французским солдатам?»{506}

Однако отмечались и немало примеров неподобающего поведения. И. С. Божанова, священника при Успенском соборе, группа солдат силой заставила принять их у себя в доме, где ему пришлось кормить незваных гостей, после чего те принялись шарить по комнатам. Монахов Донского монастыря посетили пара сотен воинов, которые прошлись по обители туда и сюда, похищая все ценное из попадавшегося под руку и избивая иноков. Подобные вещи скоро сделались нормой, в значительной мере из-за экзальтированной натуры русского губернатора Москвы.