Другая жизнь - Филип Рот

— Какая ужасная женщина! — прошептала Мария. — Да еще и этот ее муж.

Феба гостила у сестры миссис Фрешфилд в ее лондонской квартире, а нянька получила увольнительную до полудня следующего дня, поэтому мы остались вдвоем в гостиной арендованного нами дома. Я вспомнил, как Мария, лежа на диване в моей нью-йоркской квартире, убеждала меня, насколько она мне не подходит ни по каким статьям. Не подходит? Кто лучше всех подходит такому мужчине, если не совершенно неподходящая ему женщина?

— Да уж, — заметил я. — Старый мерин позволил ей распоясаться.

— Я насмотрелась на такие вещи в тех местах, где жила раньше, — продолжила Мария. — Женщины определенного класса и определенных склонностей могут вести себя ужасно, разговаривать очень громко, а они все спускают им с рук. Пока за ними не останется последнее слово.

— Потому что мужчины целиком и полностью согласны с ними.

— Вовсе не обязательно. Нет, все их поколение таково: ты не можешь перечить даме, дама никогда не ошибается, и так далее. Они все женоненавистники, эти мужчины. Единственный способ обращения с такими женщинами — это быть учтивым с ними и позволять им нести всякую чушь, какая только взбредет им в голову. Они даже не слышат их.

— Она сказала именно то, что имела в виду.

— Да. — И когда мне показалось, что обсуждение происшествия в ресторане, исчерпав себя, подошло к концу, Мария расплакалась.

— В чем дело? — спросил я.

— Мне не нужно было тебе ничего рассказывать.

— Мораль этого вечера как раз в том и состоит, что ты должна говорить мне все начистоту.

— Нет, мне не стоило этого делать. — Она вытерла глаза и постаралась улыбнуться. — Это было тяжкое испытание для меня, честное слово. А теперь наступило облегчение. Я рада, что мы наконец дома. Мне нравится этот браслет, и мне нравится, что ты побагровел от ярости, выговаривая этой женщине, а теперь мне нужно лечь в постель, потому что на сегодня с меня уже хватит удовольствий.

— Что именно тебе не нужно было мне говорить?

— Только не надо, не надо на меня давить. Ты знаешь, почему я никогда не рассказывала тебе о взглядах моей матери? Совсем не потому, что ее позиция могла бы вызвать у тебя неприязнь, а потому, что сюжет мог бы стать для тебя основой живого и занимательного повествования. Потому что я не хочу, чтобы моя мать фигурировала в твоей книге в качестве одного из персонажей. Такова моя судьба, и это достаточно скверно, но я ни за что не хочу, чтобы моя мать попала в книгу из-за того, что является постыдным само по себе, но в целом никому не приносит вреда. Конечно, кроме нее самой, — это изолирует ее от людей вроде тебя, людей, которыми она с полным основанием могла бы восхищаться и приятно проводить время в их обществе.

— Так из-за чего же ты плачешь?

Она закрыла глаза, слишком измученная, чтобы далее сопротивляться моему напору.

— Из-за того, что несла эта женщина. К сожалению, у меня прекрасная память на подобные вещи.

— На какие?

— Это чудовищно, — проговорила она. — Это постыдно. На самом деле ты прав. В редакции журнала, где я когда-то работала, была одна девушка. Это случилось еще до рождения Фебы. Она мне очень нравилась, мы были коллеги и примерно одного возраста. Очень славная девушка, не то чтобы близкая подруга, но очень хорошая знакомая. Как-то раз мы с ней оказались в Пюстершире — работали над серией фотографий, и я сказала ей: «Джоанна, давай поедем к нам, я тебя приглашаю погостить», потому что Чадли был неподалеку от того места, где мы снимали. И она осталась у нас в доме на пару дней. И моя мать сказала мне, я думаю, Джоанна в то мгновение даже могла находиться в доме, но, к счастью, она была достаточно далеко, чтобы услышать нас, а я должна добавить, что Джоанна — еврейка…

— Вроде меня — с безошибочно узнаваемыми генетическими особенностями…

— Моя мать не преминула заметить это, я так думаю. Во всяком случае, она сказала мне в точности то самое, слово в слово, что произнесла сегодня эта женщина в ресторане. Будто сняла эти слова у нее с языка. Я совсем забыла об этом случае, постаралась выкинуть его из головы, но сегодня снова вспомнила о нем, когда услышала фразу, сказанную этой женщиной: «От них исходит такой странный запах!» Может, моя мать сказала такие слова потому, что случайно заглянула в спальню Джоанны, а может, она ничего плохого и не имела в виду, — ах, сейчас я уже ничего не понимаю, и мне очень трудно разобраться во всем этом, и, черт побери, я хотела бы напрочь обо всем забыть, как будто этого никогда и не было.

— Итак, ты была не совсем точна, сообщив мне за обедом, что только сумасшедшие могут говорить такие вещи. Ведь твою мать сумасшедшей никак не назовешь.

Она тихо ответила мне:

— Я была неправа. Я была неправа, хотя знала об этом… Я же сказала тебе, что мне стыдно за свою мать. Она думала так и сказала то, что думала, — разве это безумие? Я не знаю. Стоит ли нам дальше развивать эту тему? Я так устала!

— Значит, именно поэтому в тот вечер перед моим отъездом, когда ваши хорошо воспитанные английские либералы на все корки бранили сионизм и нападали на Израиль, ты вскочила с места и начала размахивать руками?

— Нет, вовсе не поэтому. Я просто высказала им что думаю.

— Но как ты жила с такой тяжестью на душе? На что рассчитывала, когда выходила за меня замуж?

— А как ты жил со всем своим грузом? На что ты рассчитывал, когда женился на мне? Пожалуйста, давай не будем начинать подобную дискуссию. Она не только ниже нашего достоинства, она ничего нам не даст. Ты просто не должен рассматривать все на свете в еврейском контексте. Скажи, это результат твоего посещения Иудеи на выходных?

— Скорее, это проистекает из того, что я никогда раньше не жил в христианском мире.

— Разве Соединенные Штаты стали строго охраняемым заповедником для евреев?

— В Штатах я никогда не сталкивался с подобными вещами. Никогда в жизни.

— Значит, ты жил там, как в коконе. Я не раз слышала подобные заявления в Нью-Йорке.

— Да? И что же ты слышала?

— Ах, «они мертвой хваткой вцепляются во все, что можно, — и в культуру, и в экономику», и так далее, и тому подобное, обычная болтовня. Мне кажется, в Америке такие разговоры ведутся даже чаще, чем здесь, потому что там больше евреев и потому что они не так выделяются из толпы, как английские евреи. Английские евреи всегда в осаде, потому что здесь их очень мало. В целом, они воспринимают подобные вещи как досадную помеху. Но в США евреи выступают открыто, они борются против этого, они заметны повсюду, и вследствие этого, я тебя уверяю, появляются такие люди, которым это не нравится, и они выступают против евреев, когда тех нет поблизости.

— А что же происходит здесь, в стране, где я теперь живу? Что ваш народ думает о нашем народе?

— Ты нарочно хочешь, чтобы я расстроилась? — спросила она. — Ты заводишь меня, после того как это случилось с нами обоими?