Акимуды - Виктор Ерофеев

А вот о земном рае у каждого есть свое, ухоженное воображением, понятие. Кого ни спроси, любой нарисует картину земного рая. В отличие от небесного, земной рай – это скорее видеоряд, чем фотография. В нем что-то непрерывно движется. Там пляжи белого песка, похожего на тертый арахис. Там море наступает на арахис и легко стекает с него прозрачной, чуть подкрашенной слюдой. Там рычат тигры и танцуют канкан обезьяны. Но на Акимудах нет ни одной обезьяны – их сюда не завезли. В земном раю – интрига прелести и соблазна, похоти и познания. Однако сама активность земного рая вступает в противоречие с идеей бессмертия. Адам и Ева живут в раю. Живут – значит меняются, наращивают опыт, эволюционируют. Им даже не нужен змей, чтобы задаться вопросом о цели своего существования.

Акимудцы уверены, что Адам и Ева обитают среди них, а сам рай разделен на сотню островов. Но скорее распалось на сотню разных мнений наше собственное представление о путях Адама и Евы.

Мы склонны представлять райские кущи в ореоле средневековой теологии. Но Фома Аквинский – большой выдумщик. То же самое – Данте. Все проще. Все гораздо проще. Хотя для медового месяца рай исчерпывающе хорош. Не стоит придираться. Бог – демократ. Разочарованный демократ.

175.0

<МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ>

Нет ничего страшнее медового месяца. Свадебный альпинист, ты залез на вершину. Улыбаешься всему миру. Душа нараспашку. Но месяц счастья – это слишком. Счастье – высокогорный воздух. Не надышешься. Кружится голова. Сначала думаешь: ну и пусть! Пусть мир вращается вокруг меня! Да здравствуют карусели любви! Но потом, крадучись, чтобы никто не увидел, идешь в уборную, садишься на унитаз, обхватываешь голову руками, и тебя начинает мутить, словно ты выпил три бутылки сладкого советского шампанского с запахом дрожжей и закусил жирным тортом. Счастье вредно для человека. Только очень крепкие люди со здоровым желудком могут с ним сладить. Если жизнь есть не что иное, как порча крови, счастье кажется дорогостоящим излишеством. Тебя никто ему не обучил.

Ты постоял на вершине, размял ноги и спустился к нормальной жизни. А тут день стоишь, третий, четвертый… Это все равно как стоять на одной ноге. Стоишь и боишься пошевелиться. Улыбка становится резиновой. В глазах – беспокойство. Одно неверное движение, и ты скатишься кубарем вниз. Ну, ладно бы одному стоять на вершине! Но в медовый месяц рядом с тобой – подруга. И она тоже – на одной ноге! И ее безмятежная улыбка тоже с течением медового месяца начинает обветриваться. Вы стоите на вершине, держитесь за руки и стесняетесь спросить друг друга:

– Как тебе?

Оптимистический ответ может насторожить. А вдруг она притворяется? А вдруг он лукавит? Ведь во время медового месяца вы невольно присматриваетесь друг к другу и становитесь подозрительными. Вы становитесь требовательными. И не надо подвергать ваше счастье иронии. Ирония никогда не была союзницей счастья. В медовый месяц не полагается задавать нетактичные вопросы, потому что медовый месяц – протокольное мероприятие, регламентированное тем же самым счастьем.

Вы постоянно вместе, третесь друг о друга. Свадьба позади. Вы въезжаете в медовый месяц на эмоциональном взрыве. Свадьба – головная боль! Свадьба делит гостей на партии. Друзья ревнуют тебя к избраннице, ее подруги – завидуют и злословят.

Входят Ника с Лизаветой с необъятным букетом белых роз. На свадьбу дарят неподъемные букеты.

Злопыхательство разлито в воздухе. Родственники одной половины – в восторге. Носятся по залу в неуклюжих платьях, пьянеют, кокетничают, перевозбуждаются. Родственники другой стороны приходят нехотя или отказываются. Свадьба – это разговор о мезальянсе. Ты слишком стар, она – простенькая, как ситец… Но свадебное испытание мы с Катей прошли почти полностью, не споткнувшись. Мы споткнулись только на теме жертвенности. Мы столкнулись лбами на главной теме века. Человек, похожий на Диму Диброва, выпив виски, задал вопрос:

– Кто кому понесет кофе в постель?

Свой первый медовый месяц я когда-то провел в военных лагерях под Тамбовом. Но до этого съездил с молодой польской женой в июньский прозрачный Ленинград на два дня. На этот раз были Акимуды.

Медовый месяц надо провести так, чтобы было как можно больше побочных занятий. Главный шаг уже сделан. Сексуальные премьеры позади. Все разрешено, запретные плоды съедены. Значит, заведите себе отвлекающий маневр. В этом смысле Акимуды помогают.

Ну, что вы хотите – это же Акимуды! Они сотканы из вашего воображения. На Акимудах вам никто не мешает заняться живописью счастья. Вы нарисуете все, что хотите, а затем – раскрасьте. Вы уже были на Акимудах – в чреве вашей матери. Напрягите память: вы уже плавали в теплом бульоне, видели розовую предрассветную гладь океана, встречали гигантских черепах, которые с хитрыми рожами карабкаются друг на друга во имя черепашьего счастья. Черепахи ползут, загребая вывернутыми передними конечностями. Только в чреве матери живут эти черепахи. Как они там помещаются, понятно и ребенку. Чрево матери – это сотня островов жизненных возможностей. Купите остров, сделайте выбор, найдите свое предназначение. Только в чреве матери рыбы выскакивают из воды и, серебристые, летят по небу. Только в чреве матери можно обняться с загробным миром.

Там, на Акимудах, если вам повезет, вы встретитесь с нашим русским представителем, Михаилом Ивановичем. Это тот самый всесоюзный староста! Но как он помолодел, как расцвел, как повезло ему с женой, красавицей Татьяной в лазурном восхитительном платье! А какой замечательный там французский представитель, monsieur Филипп! Не знаю, кем он был в Париже, но в этой загробной жизни он весь светится, весь лоснится. При нем – советник Реми: вот он, в черном льняном костюме, вопиюще красном носке на правой ноге и полосатом сиренево-белом – на левой, с буйными усами. Таким усам позавидовал бы сам Буденный. В этих усах собран весь французский XIX век, от Бальзака до Малларме. На Акимудах Франция по-прежнему спорит с Англией. Здесь больше английского влияния; юридическая система, левостороннее движение – все как в Англии, на центральной площади, помимо светофора, скромная модель Биг-Бена, но язык и круассаны похожи на французские.

В раю богатая светская жизнь. Я вращался от приема к приему. Одним из главных ее участников выступает ирландский сыщик международного класса с задумчимым лицом, который на островах борется с наркобизнесом. Даже в раю есть проблемы с наркотиками. Эта инфекция залетела к ним в рай из грешной жизни и прижилась. Райские жители пристрастились к заразе. Раньше местные полицейские не могли вспомнить, когда кого кто убил в последний раз, здесь никого не убивали, нищих не было, круговая порука: семьи поддерживали бедных; теперь от наркоманов отказываются, они – изгои.

Язык Акимуд – самый птичий из тех, что мне доводилось слышать. Язык пародийный, смешной, как для русских – украинский. Деревенский. Он замешан на французском наречии, но упрощен, как все, что не нуждается в излишней сложности. В самом деле, в раю нет смысла говорить о проблемах, которые решены. Решена проблема жизни и смерти, решен продовольственный вопрос. Но чтобы светлые души там не особенно скучали, добрый бог завез на Акимуды кокаин.