Повелительное наклонение истории - Олег Матвейчев

Ре-акция есть настаивание на том или ином виде «метафизики» с ее «вечными ценностями», «нравственными законами» и проч., которые как бы препятствуют разрушениям. Но всякий раз мы видим, что это «бумажные тигры», не останавливающие социальные катаклизмы. Эта ре-акция диктуется страхом Ничто, а не ужасом. Эта ре-акция есть попытка отвернуться от Ничто и не признать всю его серьезность.

XX век был веком десятков миллионов смертей, ужасов Освенцима и атомного шантажа, резни революций и мировых войн. Сколько еще нужно жертв, чтобы заставить признать Ничто всерьез? Ре-акционная страусиная позиция привет к тому, что произойдет самокопирование истории и повторение ужаса явления Ничто. Будущее будет стучаться до тех пор, пока не проломит скорлупу закрытости по отношению к себе, пока не заставит раствориться для посылаемой новой истории.

Ничто не есть всего лишь «груша для битья», которая периодически появляется в истории для того, чтобы некие высшие ценности демонстрировали на нем свою силу. В облике Ничто к нам стучится, и особенно настойчиво в последнее столетие, само Бытие. Оно сигнализирует, что заканчивается эпоха метафизики, эпоха забвения Бытия, начавшаяся еще со времен ранних греков, от которых Бытие ускользнуло в пользу Сущего.

Социальные катастрофы и кризисы, войны, революции невозможно преодолеть апеллированием к непродуманным основаниям Сущего. Ничто невозможно преодолеть с помощью этих оснований, потому что в облике Ничто является, сбывается Бытие. Напротив, нужно не преодоление Ничто, а мышление о Бытии как Бытии. Мышление должно следовать за Бытием в его ускользании, догонять его.

Прыжок в такое мышление (мышление Бытия самого по себе, а не мышление Сущего) создает Другое Начало человеческой истории. В этой истории Бытие откроется как Бытие, а значит, его откровение, открытость (истина по-гречески — открытость, алетейя) будет истинным, и не будет «высших ценностей» носящих характер «необходимых фикций». Раз Бытие более не будет являться как Ничто, то и Сущее не будет более болтаться в зыбком подвешенном состоянии. НЕ будет необходимости его постоянно крепить и вообще манипулировать им, жить лицом к нему.

Эти пророчества не могли бы состояться, если бы не их истинность, то есть явленность из той сферы, которую они предрекают. Однако речь не идет о детерминистской необходимости. Ничто великое и высшее не дается с гарантией. Все, что гарантированно, ничего не стоит. Человечество брошено в риск промаха мимо события явления истины Бытия, Бытие, не будучи мыслимым, так и останется Ничто, а Ничто может все уничтожить. Бытию в его сущности требуется наше мышление, мышление о нем, а не о Сущем. Собственно вся жизнь Хайдеггера была подвигом такого спасения человечества, подвигом такого мышления и подвигом подготовки События другого начала истории.

(Интервью Анатолия Белякова с Олегом Матвейчевым)

А.Б.: Давно тебя хотел спросить, как философ философа: что такое философия?

О.М.: Представь, что ты идешь по горной извилистой тропинке и не знаешь, что ждет за поворотом: пропасть, скала, обрыв, новый поворот или еще какая напасть. Философия — это такая штука, которая становится тем, что она есть, по мере движения и новых открытий. Потому она никогда не знает заранее, чем будет через миг. Остальные отрасли знания и деятельности имеют четкое представление о том, что и зачем делают. Они имеют план действия, метод действия, и этим отличаются друг от друга.

Философия бесцельна, но именно поэтому она единственный (да-да, единственный!) источник инноваций для человечества. «Новое» родственно с «основой», а философия занимается основами. Все остальные науки или практики совершают свои открытия уже после того, как путь проложен философами.

Философы — первопроходцы, они первыми прокладывают пути мышления. Показывают, что так можно мыслить, что об этом можно мыслить, они открывают горизонты, внутри которых другие уже что-то находят, а потом найденное разрабатывают, используют во благо или во зло. Поэтому исторические образы философии сами меняются. Кстати, слово «философия» только фиксирует определенный исторический образ первопроходческой деятельности.

Слово «философия» было придумано Пифагором, учителем Платона. А Платон уже ввел слово в широкий обиход. Это слово имело задачу противопоставления опыту мудрецов, которые звались в Греции «софос», а не «философос».

Обычно говорят, что философия стремится к мудрости и как бы не достигает ее: она «любовь к мудрости», а не сама мудрость. Получается, что «софос», то есть мудрец, — это тот, кто мудрости достиг, а «фило-софос» еще только стремится. Пифагор же видел себя бесконечно выше всяких мудрецов, всяких «софос».

«Философос» — не просто «софос», он «ценитель мудрости», специалист по мудростям. Чтобы подняться над разными мудростями, мудрецами с их опытом, надо было войти в другое измерение. Этим измерением для Пифагора стала математика — наука, которая занимается феноменами, не зависящими от опыта, от сущего. Дважды два равно четырем, независимо от головы, которая это мыслит, тут невозможен «субъективный» взгляд. Кроме того, эта истина не зависит и от практики: если на практике у меня дважды два не будет равно четырем, значит, не истина неправильна, а я что-то напутал.

Были открыты и другие феномены, которые как математика, но совершенно по-своему, не зависят от сущего, от опыта, а даже определяют их. В этом смысле пифагоровская философия уже давно не модель философии вообще. Да, возможно, что и от слова этого стоит отказаться, поскольку оно уже предписывает то, чем надо заниматься, что противоречит исходному смыслу первопроходческого мышления.

А.Б.: Тогда более узкий вопрос: что такое «русская философия»?

О.М.: Всякая философия до XX века определялась вопросом «Почему есть Сущее, а не наоборот Ничто?». Русская философия — это философия, которая сужала вопрос: «Почему есть Россия, а не наоборот Ничто?». То есть зачем Россия существует в мире, ее предназначение и проч. Что бы изменилось в мире, если бы России не было, ведь ее могло и не быть, а раз есть, значит есть зачем-то. Эта философия занималась поиском «русской идеи». Русская идея, как определил ее наш один философ, — это не то, что народ о себе думает во времени, а то, что Бог думает об этом народе в вечности.

А.Б.: Считается, что в зависимости от ответов все разделились на славянофилов и западников?

О.М.: Да, поначалу. Западники видели Россию частью западного мира и, следовательно, считали, что мы должны реализовывать общую западную миссию, идти за лидерами мировой истории. Либо сами стать такими лидерами, возглавить Запад. Поэтому существует два вида западников, совершенно разных: одни как Петр I, который хотел Россию сделать центром Европы, и другие как какой-нибудь Саакашвили или Ющенко, готовые быть в Европе хоть чистильщиками унитазов.

Славянофилы тоже бывают двух видов: одни настаивают на том, что Запад в кризисе и ничему нас не научит, и только мы сами можем теперь создать миссию из самих себя и ей следовать да еще Запад вести за собой. И в этом смысле подобные славянофилы схожи с западниками петровского типа. Другие славянофилы ищут некие критерии «русскости», чтобы им следовать, быть ни на кого не похожими. Такие славянофилы, как ни странно, заодно с западниками ющенковского типа, ведь и Ющенко мечтает о своеобразной фольклорной Украине с варениками и вышиванками.