Делай со мной что захочешь - Джойс Кэрол Оутс

Она думала о том, как тот мужчина вел машину, лавируя по шоссе. Вот так же и она, умело и горделиво, вела свой корабль, лавируя по жизни.

Она так и не позвонила по телефону, который он ей оставил.

Однажды она оторвала листок календаря и увидела, что уже май. Дни стояли такие теплые, что, даже когда небо было затянуто тучами и дул ветер, парусники все равно отваживались плавать, — значит, настала весна, время счастливой удачи. Элина внимательно разглядывала календарь, ведя пальцем по колонкам дней до конца мая. Их можно пересчитать. Они имеют конец, их легко можно себе представить.

На этом календаре, выпущенном одним из банков Марвина, каждый месяц был на отдельном листке. Так что Элина могла не думать об июне и даже не помнить, что за маем последует июнь. Она вышла одна и пошла не спеша по улицам, где стояли особняки, ощущая удовольствие от того, что идет, упражняет свое тело, хотя обычно женщины в Гросс-Пойнте не гуляли: все женщины ездили, даже если проехать надо было всего один-два квартала. Итак, Элина быстро шла, словно у нее была какая-то цель, и смотрела на нарядные фронтоны и на высокие красивые стены владений, отделявшие их, как и дом ее мужа, от улиц — очень обособленных и тихих. Вообще в этой части света было очень тихо. Никто не гулял по улице, никто, как она, не гулял, — Элина слышала лишь, как падают больные вязы, которые валила команда по уходу за зелеными насаждениями города, такая же чужая здесь, как и. Элина.

Поскольку жила она на берегу озера, то гулять могла всего лишь в четырех или пяти направлениях — она быстро запомнила улицы, дома, даже окружающую природу. Она любила представлять себе женщин, которые, должно быть, живут в этих домах, — женщин скорее всего таких же, как она, хотя, наверно, постарше. Женщин, которые замужем за мужчинами вроде Марвина Хоу, хотя менее знаменитыми, чем Марвин Хоу. Но все же мужчинами. Какими-то мужчинами. Когда она шла мимо дома, где жила женщина, которую она знала, воображение ее тотчас перескакивало на следующий дом, и она старалась представить себе, какая там живет женщина. Таинственная, непонятная? Смотрит ли она на календарь с таким же мирным, благодарным спокойствием, как Элина?

Шел май.

Элина избегала улиц, где стояли грузовики городского отдела по уходу за зелеными насаждениями и слышалось жалобное подвыванье пилы. Ей не хотелось видеть, как валят деревья, потому что это изменило бы ход ее мыслей — внезапно изменило, резко. Она ненавидела звук пилы. И боялась идти мимо мужчин, так как стала замечать, что мужчины посматривают на нее, а ей не хотелось на них смотреть.

Гигантский вяз, стоявший в полуквартале от ее дома на дороге, шедшей вдоль озера, министерство здравоохранения пометило в начале мая, наклеив на него желтый билетик; и теперь, видя, что он все еще стоит, Элина считала это хорошей приметой: хоть и больной, а все-таки стоит.

Некоторое время Элина нервничала, подходя к телефону, — все-таки это рискованно — отвечать на звонок, нелепый риск — все равно как приставить к голове незаряженный пистолет и нажать на курок; однако не подойти к телефону она не осмеливалась, потому что ей часто звонил Марвин — даже из своей конторы. Когда же он уезжал из города, то звонил ей регулярно по три раза в день и далеко не всегда в одно и то же время. И ей приходилось отвечать, иначе он бы встревожился. Затем, по мере того как шли недели, она поняла, что тот мужчина не позвонит ей, — значит, она в безопасности. И теперь она стала отвечать на телефонные звонки как обычно, как прежде, и только раз была удивлена и слегка напугана — когда позвонила мать.

Голос матери раздался так неожиданно — после стольких недель молчания!

Ардис говорила благодушно, не спеша, сразу принялась рассказывать о каких-то людях, каких-то новостях и событиях, о которых Элина понятия не имела, а потом стала извиняться, хотя как бы и между прочим — тем же благодушным милым тоном.

— Я надеюсь, ты извинишь меня, Элина, за то, что я не позвонила тебе в ответ на твой звонок… Господи, это ведь было еще в апреле… Я была невероятно занята, даже не поверишь!.. А ты знаешь, какая я… У нас тогда телефон не соединялся или плохо работал — теперь уже не помню… Но что тебе надо было, душенька? Ты что-то тогда говорила насчет?.. Теперь все утряслось? Как Марвин?

У Элины мысли путались в голове.

— Он ведь в Техасе, верно? — спросила Ардис.

— Да, всю неделю… По-моему, он уехал на всю неделю…

— Ну и каша, верно? — рассмеялась Ардис. — Но я бы не возражала получить такую страховку, не говоря уже о нефтяных залежах… Или нефтяные залежи уже выработаны? Что-то не могу припомнить — такая дурацкая история — Элина слушала мать: она не знала об этом деле и половины того, что, видимо, знала Ардис. Она стояла, чуть согнувшись, точно на сильном ветру. Ноги ее глубоко ушли в толстый ковер из белого меха. Ковер был из перуанской овцы. Теперь Элина уже с трудом следила за тем, что говорила мать, потому что Ардис стрекотала как пулемет, точно перед ней лежал длинный перечень тем, но не хватало времени ни одну из них развить, голос ее теперь зазвучал иначе, стал более низким и хриплым, точно у Марии Шарп по телевизору; при этом она как-то странно употребляла некоторые слова и фразы. Но говорила она очень весело.

Она перечислила имена тех, у кого будет брать интервью для своих передач в мае и на первой неделе июня; потом перескочила на свой теннисный клуб — частный клуб в центре города, куда она недавно вступила: теперь она уже вроде бы говорила о людях, которых Элина знала или должна была бы знать, но так быстро, что Элина не могла уследить за ходом ее мыслей. Однако она радовалась, что мать так довольна. Ардис же рассказывала уже о том, как ей не повезло: она пригласила для интервью редактора одного нью-йоркского журнала, тот явился пьяный и с невероятным презрением говорил о Детройте и о Среднем Западе, да и об Америке вообще; затем Ардис перескочила на какие-то малоприятные местные новости, о которых станет известно через день-два, о приговоре, вынесенном одному судье по наследственным делам за… и он получил по заслугам… за участие в… но тут Ардис запнулась: нет, пожалуй, не следует об этом говорить, а вдруг дело замнут, так что лучше держать язык за зубами, да и вообще Марвин все равно об этом узнает… Слушая болтовню матери, Элина почувствовала, как мимо нее прошел кто-то — точно ее собственная тень, приобретшая вдруг плоть и осязаемость, но она даже не подняла глаз. Она ведь знала, что она одна.

Она извинилась, она спросила, все ли в порядке?..

Все ли?..

Где-то далеко-далеко, словно смотришь не с того конца подзорной трубы, она кричала, смеялась. Я не могла ее разглядеть.

В среду утром, в десять, встреча в теннисном клубе с женой заместителя губернатора.

Упражнять свое тело совершенно необходимо.

Взмахнула рукой — до свиданья и привет…

Элина старалась не вспоминать тот день, когда она звонила матери, но сейчас вынуждена была вспомнить. Она вспомнила, как набрала номер, как двигались ее пальцы, крутя диск, — ведь если ты можешь набрать номер, то, конечно же, можешь и жить. Ведь жить куда менее сложно, чем набрать телефонный номер. Потом в мозгу ее возникло воспоминание о том, как ее схватили, чье-то тело прижалось к ней. Но он ее не тронул. Она услышала, как хохочут мальчишки, и подумала — надо испугаться или, может быть, захохотать вместе с ними — это, возможно, наилучший выход при данных обстоятельствах. В статье, напечатанной в воскресной газете, говорилось, что у женщины, на которую напал мужчина, на пятьсот процентов больше шансов выжить, если она не противится… Это противоречило совету, который дала ей Ардис много лет назад, — если, конечно, Элина правильно его запомнила; Ардис всегда говорила: «Носи с собой нож, а еще лучше — пистолет». Но у Элины не было ни ножа, ни пистолета. Так какой же совет все-таки лучше? Однажды в Нью-Йорке Элина заметила в автобусе человека, который в упор смотрел на нее, потом улыбнулся, и из его улыбающихся губ стал медленно вылезать язык — сначала с хитринкой, потом со все возрастающей силой и ликованием. Элина беспомощно смотрела на него, не зная как быть. Улыбнуться в ответ? В конце концов, она просто опустила немного глаза и стала смотреть на его галстук, но взгляда от этого человека не отвела: ведь он мог обидеться или даже оскорбиться… С десяток кварталов они проехали так — вместе, сидя друг против друга, а когда Элина вышла из автобуса, она уже не помнила ни о чем. Испытанное ею замешательство исчезло.