Две недели до Радоницы - Артемий Алябьев

с нами. За ним, медленно и чуть несмело, вышла мама. Она заломала руки, но потом собралась и, вздохнув, сказала:

– Уважаемая Веслава, для меня очень это непривычно, извините. Я при жизни с вами очень мало говорила, и мне сейчас очень стыдно за это. Что мы вот так разговариваем, то есть.

Она замялась и даже покраснела. Следующие ее слова удивили даже меня:

– А вы не слушайте Збышка. Да, виноват он, конечно, виноват, но делал все от чистого сердца! И потом все исправил, как должно. Я так безмерно рада, что он жив!

Мама отвернулась от могилы и чуть не бросилась назад. Я видел, что эти слова дались ей с трудом, словно она пыталась преодолеть себя. Тем не менее, на лице ее проглядывала улыбка, словно она камень с души сняла.

Следующей была очередь Каролины. Она пришла на кладбище без Марцеля, который до сих пор лежал в коме. Мы перевезли его из Купав в госпиталь в Бойкове под надзор врачей.

– Ох, с чего начать, пани Веслава, – пробормотала тетя, – Я вам повинна была сказать про нашу свадьбу с Марчинцелем. Не позвала вас на веселе, ничего не сказала… Так нельзя было мне поступать! А знаете, почему, пани Веслава, так вышло? То моя вина, сейчас вам все поведаю!

Она крепко сжала ладони у груди, собираясь с духом. Потом вдруг упала на колени у могилы, преклонила голову над землей и стала что-то шептать. Нам едва было слышно, о чем она говорит, впрочем, я не хотел вслушиваться. Что бы ни говорила Каролина, она наверняка хотела, чтобы это осталось только между ней и бабушкой. Она долго шептала, качаясь всем телом вперед и назад, сидя на коленях. Затем поднялась, с шаровар посыпались пыль и кусочки земли, и вернулась в наш ряд.

– Вот же вы, говняры, бабку свою не любите!

Это бушевал дедушка Витольд, и он даже не вышел, а рванулся к могиле.

– Просрали мы все, бабка, – угрюмо сказал он, – Щенки эти никак не научатся. Их кто прижимает – они терпят, терпят, пока не размажут их. Но…

Он кинул сумрачный, из-под густых бровей, взгляд на меня и братьев. Повернул голову к могиле бабушки Веси и продолжал:

– Но все ж есть надежда. Вот это новое поколение только от сиськи отнять надо. Дима, Андрей, Матей – хоть еще недоросли безмозглые, но что-то могут.

Продолжил уже более мягким, чуть хриплым голосом:

– Говно жизнь тут, бабка, без тебя. Потерял веру в людей, надоело все к черту. Но нигде мне не мило сейчас, честно признаюсь. Потому скоро, надеюсь, встретимся с тобой. Не по мне уже этот свет. Хлопакам только еще раз по жопе дам и приду, Веся.

И, закончив эту горькую речь, которую никто не посмел ни прервать, ни перебить, он прошел сквозь нас и хотел было вообще уйти с кладбища, но, что-то бормоча с самим собой, все-таки задержался и вернулся к нам.

Осталось помянуть бабушку только нам четвертым: мне, Диме, Матею и Дарье. Мы подошли к могиле все вчетвером. Я переглянулся с братьями и девушкой. Все выразительно смотрели на меня. Видимо, ожидали, что я скажу речь ото всех. Ну что ж…

– Дорогая бабушка, – начал я речь, которая уже давно зрела в моей голове, еще с того момента, как мы с мамой и братом покинули кладбище две недели назад, – Я убежал от тебя…

Дарья стояла рядом со мной, и я заметил, как она округлила глаза, метнула на меня удивленный взгляд.

– …убежал ото всех, – непреклонно продолжал я, – Хоть и уехал в Москву, но не общался ни с мамой, ни с братом. Однажды хотел брату помочь, но чуть все не погубил. А когда услышал, что ты ушла… Пробуждение у меня наступило, что ли. Я понял.. Нет, я почувствовал в твоем сообщении, что должен нас всех собрать, что нельзя нам так больше жить. Неправильно, что мы жили все разобщенные и страдали поодиночке. Семья должна вместе жить, а если и не жить, то помогать друг другу. Иначе по что эта семья?

Я думаю, ты бы порадовалась, если увидела нас здесь, всех вместе. Мы выполнили твой наказ, бабушка. Каждый из нас пришел почтить твою память от чистого сердца. Я благодарен за ту жизнь, что ты нам всем дала. И эта жизнь продолжается. Покойся с миром, бабушка Веслава.

Я замолчал, ошеломленный своими же словами. Я говорил то, что лежало на душе, и чувствовал невероятный прилив сил от этого. Братья одобрительно кивнули, а Дарья все продолжала в удивлении на меня глядеть. Я напомнил ей, что нужно теперь сделать, и она, опомнившись, достала из вязаного мешочка раскрашенное яичко. Мы собрались в тесный кружок перед могилой, и, передавая яичко из рук в руки, каждый целовали его. Когда оно вернулось в руки Дарьи, она припала к могильному холмику, аккуратно раскопала небольшую ямку и опустила в него яичко.

Это было совсем не то унылое прощание, что две недели назад, когда незнакомые люди стояли, пуская равнодушные слезы у ее гроба. Вся наша семья пришла сейчас почтить память бабушки. Это было настоящее прощание.

На выходе из кладбище нас ожидал Борис. Старый вояка заметно похудел. Знаменитый его мундир висел на нем почти мешком, лицо осунулось, выделив кости скул. Когда его и милицию выпустили из вагончика фуникулера, говорили, что он был совсем плох. Я мог представить – все-таки они провисели на огромной высоте без еды и воды целых 4 дня. Это унизительное заключение сказалось и на характере Бориса. В последовавшей беседе я чувствовал горечь и какое-то усталое разочарование.

– Андрейка, почекай, – обратился он ко мне.

– Я? – удивленно спросил, – Я думал, ты к отцу.

Батя улыбнулся и протянул старому другу руку. Но Борис будто не заметил его, руки не подал.

– С твоим отцом потом еще поразмавляем, – сухо проговорил он, – Есть справа44 до тебя.

– Какая?

– Будешь господарством заведовать?

Вот так так. Я не был готов к такому повороту и даже не знал, что отвечать. Только стоял и смотрел на Бориса непонимающим взглядом.

– Ну чего молчишь как рыба? – проворчал Борис, – Григорий тебя советовал. Сам знаешь, что Старого совета больше нет.

– Как нет? Ты же воеводой остался.

– Но то я остался, а вот Главы не было. Фагаса мы поперли – за то, что вонжа45 Лукаса этого посадил, не разглядел. Григорий теперь глава Совета.

– Он сам этого захотел?

– Хотел не хотел… Треба! Некому больше. Но