Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №7 - Глуховский

— Я никогда не переживу смерти Жюпиля, — говорил он, заливаясь слезами, и бедной Ольге Николаевне приходилось день и ночь быть настороже, чтобы вовремя удержать своего знаменитого мужа от покушения на самоубийство.

Эти сумасшедшие опыты заканчивались тем, что Мечников брал кровь из рук выздоровевших и с восторгом констатировал, что эта кровь не предохраняет морских свинок от заболевания холерой.

«Человеческая холера, — писал он, — являет собой еще один пример болезни, излечение от которой не может быть объяснено предохранительными свойствами крови».

VI

Наконец для Мечникова наступили счастливые дни. Противники его частью были побеждены, а частью прекратили бесполезные споры, убедившись в том, что он всегда может их переспорить, переговорить и подавить обилием экспериментов. И вот — это было уже в начале двадцатого века — он сел писать большой научный труд, подводивший итоги всему тому, что ему удалось выяснить по вопросу об иммунитете. Это был такой колоссальный трактат, что на него, казалось, нужно было затратить всю жизнь, а написан он был в таком стиле, которому позавидовал бы сам Флобер[205]. Это был увлекательнейший роман с мириадами героев — блуждающих клеток и фагоцитов всех животных, какие только существуют на свете.

Мировая слава сделала его крайним оптимистом и горячим проповедником жизненных радостей. Двадцать лет тому назад, презирая человечество, разочаровавшись в самом себе и ненавидя жизнь, он говорил Ольге Николаевне:

— Иметь детей — это преступление; ни одно человеческое существо не должно сознательно воспроизводить себе подобных.

А теперь, когда он стал чувствовать радость существования и дети Севра — пригорода, в котором он жил, — называли его «рождественским дедом», он гладил их по голове и раздавал леденцы.

— Хороша жизнь! — говорил он сам себе. — Но как удержать эту жизнь в ее быстром, неумолимом беге? Для этого, конечно, существует один только способ: это наука.

«Болезнь — это не более как эпизод, — писал он. — Недостаточно заниматься одним только выдумыванием способов лечения; нужно взяться за изучение общего вопроса о судьбе человеческой: почему человек неуклонно стареет и в конце концов умирает, когда в нем еще так велико желание жить?»

И, бросив работу с фагоцитами, Мечников всецело отдался фантастическим наукам о человеческой судьбе и о том, как этой судьбы избежать. Одной из этих наук, науке о старости, он придумал звучное название: «геронтология», а науку о смерти назвал «танатологией». Но что это были за ужасные науки! Идеи их были, разумеется, весьма оптимистичны, но наблюдения и опыты, которые он делал в этой области, заставили бы, вероятно, старика Левенгука перевернуться в гробу, а Пастер, должно быть, проклял бы час и день, когда пустил в свою лабораторию этого сумасшедшего русского.

И все же… все же эти опыты послужили исходной точкой для борьбы с одним из самых страшных и лютых заразных заболеваний.

Мечников содрогался при мысли о смерти, но в то же время отлично сознавал, что он, как и всякий другой челочек, должен когда-нибудь умереть. И вот он стал носиться с идеей легкой смерти. Где-то он случайно прочитал сообщение о двух женщинах, которые стали настолько стары, что у них пропало всякое желание жить; им самим уже хотелось умереть, как хочется лечь в постель человеку после тяжелого трудового дня.

— Вот! — воскликнул Мечников. — Это доказывает, что существует инстинкт смерти, так же как существует инстинкт сна. Остается, значит, найти только способ, как прожить в добром здоровье до того возраста, когда у человека появляется естественное желание умереть.

Он стал заниматься упорными поисками таких же удачных примеров, как эти две старухи; он посещал на дому всяких старых ведьм, беззубых и глухих, которые едва слышали то, что он им говорил; он прошел пешком из Парижа в Руан, чтобы повидаться со старой дамой, которой исполнилось сто шесть лет.

Но, увы, все эти корифеи крепко цеплялись за остатки своей жизни, и он не встретил среди них никого похожего на тех двух легендарных старух.

Он стал изучать старость на животных; со всех сторон ему присылали многолетних, поседевших собак и древних котов; он торжественно опубликовал статью о попугае, прожившем до семидесяти лет; у него в саду жили две старые черепахи-самца, и он пришел в неописуемый восторг, когда эти почтенные животные — в возрасте восьмидесяти шести лет, — сочетавшись браком с двумя черепахами-дамами, сделались отцами целых выводков черепах.

Но как же все-таки задержать наступление старости? В чем заключается ее основная причина? Скандинавский ученый Эдгрен всесторонне изучил процесс затвердения артерий; он пришел к заключению, что это затвердение является главною причиною старости, а вызывается оно алкоголизмом, сифилисом и некоторыми другими болезнями.

— Человек так же стар, как его артерии, это правда, — пробормотал Мечников и решил заняться изучением вопроса о том, как влияет сифилис на затвердение артерий. Это было в 1903 году. Он только что получил награду в пять тысяч франков, а Ру, который, несмотря на существовавшее между ними расхождение в методах исследования, всегда был почему-то привязан к этому неуемному Мечникову, — Ру получил большую премию Озириса в сто тысяч франков. В одном только эти два человека между собой сходились — это в легком отношении к деньгам. Они решили истратить все полученные деньги плюс тридцать тысяч франков, выпрошенных Мечниковым у русских меценатов, на изучение этой тяжкой венерической болезни, на попытку привить ее обезьянам, найти ее микроба, придумать против нее предохранительные меры, а если возможно, то и лечение. Мечников же при этом имел главным образом в виду изучить влияние сифилиса на затвердение артерий.

На все свои деньги они купили обезьян. Французские власти в Конго отправили для этой цели в джунгли двух охотников, и вскоре большие лаборатории Пастеровского института огласились шумной болтовней шимпанзе и орангутангов, пронзительными криками священной обезьяны индусов и кошачьими завываниями маленькой забавной макаки.

С первых же шагов Ру и Мечников добились весьма ценных результатов. Их лаборатория сделалась прибежищем массы несчастных, заболевших сифилисом. От одного из них они привили сифилис обезьяне и получили полный успех: у шимпанзе быстро стали развиваться признаки болезни. В течение четырех лет они упорно работали, перенося сифилис от обезьяны к обезьяне, стараясь выследить таинственного микроба или хотя бы как-нибудь ослабить его, — как это делал Пастер с неизвестным зародышем бешенства, — чтобы приготовить затем предохранительную вакцину. Несчастные обезьяны десятками гибли от чахотки и воспаления легких, нередко вырывались и убегали. В то время как Мечников не особенно ловко старался втереть им под кожу ужасный яд, обезьяны кусали и