Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

— Матерь божья, — произносит стоящий позади Кадальсо. — Все никак не привыкну к тому, чего он с ними вытворяет.

Задержав дыхание, Тисон ухватывает убитую за волосы — грязные, спутанные, склеенные на лбу подтеками засохшей крови — и слегка тянет на себя, приподнимая голову, чтобы заглянуть в лицо. Трупное окоченение уже наступило, и потому вместе с головой движется и шея. Комиссар всматривается в грязную восковую маску с лиловатыми кровоподтеками. Мертвечина. Почти предмет. Или даже и не «почти». Уже ничего человеческого нет в пожелтевшем лице, в помутнелых невидящих глазах, закаченных под веки и уставленных неизвестно куда, во рту, заткнутом платком, который глушил крики. Но по крайней мере, думает комиссар, отпуская волосы, это — не та. Не та, кого он боялся опознать в убитой, не та уличная девчонка, с которой он пошел после разговора с Караколой. Не та, чье обнаженное тело открыло ему смутный ужас собственных душевных бездн.

Тисон опустил одеяло и поднялся на ноги. На балконах соседних домов стоят люди, а потому сохранить дело в тайне на этот раз не удастся. Вот докуда добрались мы, думает комиссар. Быстро прикидывает в голове все «за» и «против», все ближайшие последствия этого происшествия. Даже в той чрезвычайной ситуации, которую переживает взятый в осаду город, пять однотипных убийств — это много, слишком много. В самом лучшем случае, даже если он сумеет погасить большой скандал в обществе и шугануть вестовщиков и щелкоперов-газетчиков, все равно — губернатор и главноуправляющий потребуют объяснений и их придется представить. Тут не отделаешься прозрениями, теориями или экспериментами: все это в зачет не пойдет. Нужны будут дела, поступки. И виновные. А не найдешь таковых — ответишь. Не принесешь голову злодея — положишь свою.

Задумчиво поигрывая тростью, сунув одну руку в жилетный карман и надвинув шляпу на глаза, Тисон оглядывает улицу из конца в конец с той точки, что делит ее пополам: одна часть идет к Сантьяго, другая — к Вильялобосу. Сюда покуда еще бомбы не долетали. Это первое, что озаботился выяснить Тисон, услышав про новое убийство. Ближе всего к этому месту оказалась бомба, угодившая две недели назад на стройку нового собора и не разорвавшаяся. А значит — одно из двух: либо все его построения совершенно беспочвенны, либо спустя сколько-то часов или минут они будут подтверждены артиллерийским ударом. Он поднимает глаза и холодно рассматривает ближайшие дома, их фасады и плоские крыши-террасы, которые скорей всего и получат бомбу, пущенную с другого берега бухты. Десяток любопытствующих жителей на балконах привлекает его внимание. Их следует предупредить, думает он. Предуведомить, что в любую минуту прилетит ядро — убьет или искалечит. Предупредить их? Любопытно будет видеть их лица, когда он скажет: «А ну, бегите отсюда что есть духу, пока не пришибло. Откуда знаю? Сорока на хвосте принесла». Или доложить по начальству? «Необходимо срочно эвакуировать жителей домов по улице Лаурель и к ней прилегающих…» За сутки? За несколько часов? В связи с чем? С тем, что комиссар Тисон установил некую мистическую и магнетическую взаимосвязь между действиями убийцы и французских артиллеристов. Хохот поднимется такой, что до Трокадеро слышно будет. А вот губернатору с начальником полиции будет не до смеху.

В ближайшие часы или минуты, повторяет он про себя. Сделав несколько шагов по улице и вглядевшись в нее. С этой минуты — и Тисон ощущает зуд нетерпения, — может быть, вообще ничего не произойдет, а может быть, на него с небес упадет бомба. Как тогда, на улице Вьенто, в последний раз. Когда кота разнесло в клочья. Он вспоминает это и дальше ступает с нелепой осторожностью, как будто от того, куда он шагнет, зависит, разорвется ли рядом французская бомба. На кратчайший миг ему чудится, что оказался в вакууме, что оттуда, где он проходит сейчас, вдруг выкачали весь воздух, и Тисона вдруг пронизывает тревожное ощущение нереальности всего происходящего. Что-то похожее бывает, с удивлением отмечает он, когда стоишь над пропастью — вот так же властно тянет она к себе, и так же возникает неизведанное доселе головокружение. Или что-то вроде. Возбуждение — вот еще одно подходящее слово. Какое-то любопытство, какое-то смутное, стыдное удовольствие. Сам испугавшись того, куда обратились его мысли, комиссар чувствует, что — подставился. Сделался слишком уязвим физически. Так, вероятно, должен ощущать себя солдат, вылезший из траншеи под огонь невидимого врага. Тисон вертит головой из стороны в сторону, словно избавляясь от дурноты, — наверху, на балконах, горожане, Кадальсо рядом с трупом, полицейские на углу сдерживают зевак. Несколько придя в себя, он отыскивает ту часть улицы, что кажется ему самой безопасной, если принять в расчет, что французская артиллерия бьет по городу с востока.

Естественно, убийцу надо брать сейчас же. Задержавшись в подворотне, комиссар размышляет об этом «сейчас же». Размышляет не без злой насмешки. На самом деле его удивляет собственная нерешительность — тем паче, что существует четкий порядок приоритетов. Бомбы и убийства. До и после. На самом деле его больше всего раздражает, что придется вмешиваться в решение задачи, не прояснив самый туманный аспект ее. Однако пятое убийство выбора не оставляет. Основной подозреваемый установлен; начальство требует представить его. Точнее говоря, требовать и стучать кулаком по столу оно примется чуть погодя, как только весть о новом преступлении распространится по городу. И на этот раз можно не сомневаться, что распространится: рты заткнуть не удастся. Слишком много дурачья повылезало на балконы, и журналисты отыщут себе поживу. Да, при таком раскладе начнется гонка, и распутывать все прочие узелки этой головоломки будет некогда. Может быть, до них и вовсе руки не дойдут. Уверенность в том, что именно так и произойдет, повергает комиссара в глубокую печаль. Какое разочарование — повязать убийцу, не уяснив сперва, какие же загадочные физические законы руководили его игрой. Не узнав, действовал ли он в одиночку или был лишь звенышком сложной цепи. Не поняв — это ключевая фигура или ничтожный винтик.

— Ну так что там с этим Фумагалем?

Он обернулся к своему помощнику, который, не сводя глаз с прикрытого одеялом тела, сосредоточенно ковыряет в носу. Кадальсо знает: его дело — не толковать факты, а докладывать о них точно и своевременно. И голову себе лишними вопросами не забивать. И дрыхнуть без задних ног.

— Под наблюдением, сеньор комиссар. Две пары агентов посменно стоят перед домом с ночи.

— И?

Повисает напряженное молчание: Кадальсо пытается сообразить, требует ли этот односложный вопрос пространного ответа:

— И — ничего, сеньор комиссар.

Тисон в нетерпении стучит тростью:

— Он не выходил?

— Нет, насколько я знаю. Агенты божатся, что был дома весь день. Под вечер пошел ужинать в трактир, потом посидел сколько-то времени в кофейне «Аполлон» и засветло вернулся к себе. В девять с четвертью свет у него в окнах погас.

— Чего-то больно рано он улегся… Уверен, что он не выходил?

— Так утверждают те, кто следил за домом. А те, кто за ними — докладывают, что не сходили с мест до смены, а подозреваемый даже не приближался к дверям.