Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

За годы, прошедшие после того, как дочь, встав на ноги, ушлав маки?, Татьяна постарела лет на десять, измученная тревогой за Риту. Сведенияо ней приходили только урывками и обрывками (жива и здорова, вот и всесведения!), причем поступали они сначала к Краснопольскому, а уже потом тотсообщал их Ле Буа – через Сазонова, который благодаря ему теперь работал назаводе «Рено» счетоводом. Потом Краснопольского арестовали, отправили снова вКомпьень, а затем и в Бухенвальд, и связь осуществлялась через того самогоЖерома, который когда-то спасал Риту в подземелье Нотр-Дам де Лоретт.

Всеволод Юрьевич так и жил у Ле Буа. Они все оченьсдружились за это время, и дружба с ним была большим облегчением для Татьяны.Сазонов очень любил слушать ее рассказы о прошлом – далеком, невозвратимомпрошлом! Татьяна даже удивлялась, что кого-то может до такой степени интересоватьжизнь ее прежней, вдребезги разбившейся семьи, жизнь Шатиловых: и в Москве, и вЭнске, и во время странствий по России, и даже в Харбине. Со временем оназаметила, что Всеволод Юрьевич с почти маниакальным упорством наводит ее на дветемы: планировка дома управляющего сормовскими заводами и пребывание Шатиловыхв Харбине. Он хотел знать о Харбине всякую малость: что за город, как тамжилось, как велось хозяйство в доме Чжена, как управлялась со своими деламиэкономка Чжена, Марина. Ну а про ее сына Павлика Всеволод Юрьевич вообще готовбыл слушать часами, Татьяна уже умаялась говорить одно и то же.

– Я всегда хотел сына, – извиняющимся тоном пояснил Сазонов.– Очень хотел! Я был глуп в молодые годы… У меня мог быть сын, такой жемальчик, как этот Павлик, о котором вы так мило рассказываете, Танечка.

– О Господи, Всеволод Юрьевич, – вздохнула та, – вот уж ипредставить не могла, что вы такой идеалист и мечтатель. Павлик уже давно немальчик, ему под тридцать, наверняка у него жена, дети. А может, они с Маринойподдались общему безумному поветрию и вернулись в Россию. Помню, еще мамочкабыла жива, и ей одна знакомая писала, что в конце тридцатых все русские вХарбине, в Шанхае поверили советской пропаганде и ринулись возвращаться. Ну ичто их ждало в Совдепии? Какой обретенный рай? Лагеря, лесоповалы… Простоудивляюсь, как им смогли так голову заморочить, этим несчастным!

Всеволод Юрьевич, который не сходя с места мог быперечислить столько одурманенных им самим несчастных, отправленных из Франции всовдеповский рай, что сосчитать их недостало бы пальцев на обеих руках и унего, и у Татьяны, тоскливо вздохнул в ответ. Почему-то лишь сейчас до негодошло, что Павлик мог вырасти, а Марина, со свойственной ей безумнойрешительностью, и впрямь переменила в очередной раз свои политическиепристрастия и кинулась в Советскую Россию… чтобы принять там скорую имученическую кончину.

«С нее, дуры, станется!» – подумал он яростно. Если быМарина и его сын оставались в Харбине, у него была бы хоть какая-то, хоть самаяпризрачная надежда отыскать их после окончания войны. Вышибут американцыгитлеровцев из Европы (Всеволод Юрьевич гнал от себя, словно кошмар, мысль отом, что вышибить их могут и советские войска), и тогда очень просто будетпоехать в Марсель и сесть там на пароход, идущий в Китай. Ну, может быть, неочень просто, но вполне возможно. А вот если Марина сама потащилась в Союз ипотащила за собой Павлика, дело плохо. Даже если они не в лагере, их черта сдва отыщешь. Раньше, с теми связями, которые некогда имелись у Юрского, ещебыло бы возможно, а сейчас – нет.

Неужели придется проститься с надеждой найти сына?

«Погоди, погоди отчаиваться! – уговаривал себя Юрский. –Может быть… Всякое может быть! Ведь ты ничего не знал про сына, а потом вдругузнал. Ты ничего не знал о том, где он может быть, а Инна выведала и сообщилаэто тебе, – резанула боль по сердцу, когда он вспомнил, как именно, когдаименно сообщила это ему Инна. Но он тут же со свойственной ему в последнеевремя рассудительностью сказал себе: – Ну да, жалко бедную, но если бы ее неподстрелили тогда, в Нотр-Дам де Лоретт, она так ничего мне и не сказала бы.Знать, была ей судьба погибнуть, а мне – узнать! Все делается так, как суждено.Нужно только уметь ждать. И, очень может быть, я дождусь своего: найду Павла и…Глядишь, я еще буду счастлив!»

Разговаривая с Татьяной, Всеволод Юрьевич беспрестанно думало своем сыне. Ну а она беспрестанно думала о дочери. И ждала ее домой каждыйдень.

Ждать пришлось долго. И вот…

С января сорок четвертого года радио Би-би-си (кое-кому всеже удалось сохранить приемники, да и группы R?sistance регулярно распространялилистовки с содержанием передач) много раз подряд повторяло: высадка союзниковсостоится, она не за горами. Будут бои на улицах городов, если естьвозможность, уезжайте заблаговременно в деревню, в отдаленные от городов места,где вам будет легче пережить новый взрыв войны на французской территории.Запасайтесь всем, чем можно: топливом, керосином, свечами, водой, – вы можетебыть надолго отрезаны от любой помощи. Остерегайтесь немцев – они станут ещезлее и мстительнее…

Ле Буа англичан недолюбливали, но в их здравый смысл верили.Начали поговаривать об отъезде в Бургундию, в Мулян, однако Татьянавоспротивилась: не уедет, и все. Будет ждать Риту!

В конце концов Алекс повез в деревню родителей. Эвелина нехотела ехать, но согласилась ради спокойствия мужа, который к старости сделалсятаким паникером, что дальше некуда. С другой стороны – ну как тут незапаниковать, при такой-то жизни? Пока Алекса не было, Татьяна и Сазонов купилипечурку с длинной трубой. Растопить ее в отличие от громоздких каминов ибольшой кухонной печи можно было чем угодно: дровишками, мелким углем,«мячиками» из сперва намоченных, потом высушенных газет (это была стариннаяэмигрантская премудрость, Татьяна, еще когда была замужем за ДмитриемАксаковым, довольно часто ею пользовалась, если не было денег на уголь, такие«мячики» чудесно горят, медленно, не гаснут, и на них можно сготовитьнезамысловатую еду, например, сварить картошку). Впрочем, поскольку удалосьраздобыть мелких дровишек, какие тогда употреблялись для запалки газогенераторныхустановок в автобусах, можно было надеяться, что до «эмигрантской растопки»дело все же не дойдет. В порыве хозяйственного рвения обзавелись они и лампамитипа «пижон» (их употребляли в деревнях, если ночью надо пойти по хозяйству):такие лампы гореть могли много часов, а если падали – сами гасли. Усмотрел«пижонов» на прилавке Всеволод Юрьевич – и страшно гордился своейхозяйственностью.

Вернулся Алекс, покупки одобрил. Но пока жизнь особенно неменялась.