Марлен Дитрих - К. У. Гортнер

Я не жалела об отказе. Ожидая, пока ФБР проверит и одобрит мое заявление в USO, я получила телеграмму от Габена. Он находился в Алжире, его переезд во Францию откладывался. Разумеется, он вступил в танковый полк войск Свободной Франции; нацистские машины были призовыми целями для союзников. «Великолепная. Я счастлив». Не было никакой возможности послать ему в ответ хоть словечко. Его телеграмму проверяли в нескольких пунктах, поэтому она шла ко мне не одну неделю, но меня ободрило то, что Жан думал обо мне.

Я остановилась у Руди с Тамарой, проследила за тем, как Мария устроилась в своей новой академии, и, окрыленная новостями от Габена, приступила к репетициям с аккомпаниатором Дэнни Томасом, комиком, выступавшим в ночных клубах. Он научил меня, как увлекать темпераментную публику; как создавать впечатление, что заготовки произносятся спонтанно; и самое важное – как выступать без камер и подсветки. Бродвей, может, и был для меня слишком большим испытанием, но ведь я всю жизнь играла Дитрих. Что до самого́ номера, составленного из моих наиболее популярных хитов, все, что мне было нужно, – это не забывать о столовой Бетт.

2 апреля 1944 года под именем майор Дитрих, на тот невероятный случай, если меня захватят и потребуется обращаться со мной по-военному, я вместе со своей труппой и взводом новобранцев впервые в жизни взошла на борт самолета. Это оказался транспортный С-54. Место назначения было названо только после взлета.

Мы направлялись в Касабланку, в Марокко.

Я посчитала это добрым знаком.

Удары молний, сотрясавшие самолет, заставляли членов моей труппы жаться друг к другу, а у солдат вдруг стал такой вид, будто они сожалели о том, что вообще вступили в армию. Я прихватила с собой фляжку коньяка, чтобы согреваться, потому как меня предупреждали: в самолете будет холодно. Дэнни тошнило, а я с удовольствием выпила, а затем стала развлекать солдат рассказами о моей жизни в Берлине, пела для них, пока самолет то закладывал виражи, то нырял вниз, и все, что не было прикреплено, скользило по полу. Через двадцать два часа, после двух остановок для дозаправки в Гренландии и на Азорских островах, мы приземлились на черную как деготь посадочную полосу в черной как деготь Касабланке, где силы союзников отбивались от нацистских ночных налетов.

После того как дежурные офицеры поняли, кто мы, начался легкий хаос. Ошибка в составленном USO расписании привела к тому, что нас негде было разместить. Во время торопливых переговоров на взлетной полосе мы с Дэнни нервно смотрели на вспышки от взрывов бомб, сверкавшие на горизонте. Потом нас проводили до ближайшего пустого барака, расположенного гораздо ближе к солдатскому, чем дозволялось правилами.

Нашим жилищем стала настоящая дыра – грязная, вонючая, со скрипучими, жесткими, как доски, койками и без уборной. Все мои партнеры по труппе – Дэнни, аккордеонист и пианист – чувствовали себя разбитыми, были утомлены поездкой и явно изумлялись, как случилось, что они собственноручно подписались на такой ад. Наведя порядок в бараке, я заняла койку и приспособила в качестве подушки мешок с платьями и косметикой.

Я была так взволнована, что не могла уснуть. Наконец-то я начну заниматься чем-то сто́ящим. На следующий день, подскакивая на ухабах и задыхаясь от пыли, мы поехали в грузовике Красного Креста по изрытой ямами дороге в Рабат и Танжер, где давали по два представления в день перед толпами скучающих мужчин. Мы были очень популярны. До сих пор они не видели ничего похожего на меня, в платьях с блестками и остротами на языке. Однако Дэнни предупредил, что нам не стоит почивать на лаврах.

– Это резервисты. Парни изнывают от безделья и готовы радоваться хоть приезду Кинг-Конга. Подождите, вот доберемся до Алжира. Там мы будем выступать в оперном театре перед тысячей солдат союзных войск, и я слышал, что это публика жесткая. Они кидались сосисками в Жозефину Бейкер.

Сосиски и кислая капуста, как я заметила, а также консервы из неидентифицируемого мяса были единственными блюдами на выбор, когда нам удавалось их добыть. В противном случае питание ограничивалось кашей и сухими крекерами из банок.

В Алжире, полузасыпанном битым камнем, здание оперного театра, построенное из ракушечника, было до самых стропил забито солдатами всех союзнических наций – солдатами, которые сражались, несли потери и были очень требовательны к качеству развлечения.

Мы с Дэнни переработали номер, чтобы включить в него элемент неожиданности. Но когда мой партнер впервые влез на сцену в измятом смокинге, две тысячи рассерженных голосов высмеяли его за то, что он не в форме.

– Форма? – отшутился он. – Вы спятили? Разве вы не слышали, что тут война? – Напряжение было снято. Раздался смех, и Дэнни продолжил: – Сегодня вечером тут должна была появиться Марлен Дитрих, но один американский офицер использовал свое положение, чтобы воспользоваться… ее услугами.

Внезапная тишина показала, что публика не знала, кто должен был выступать. Потом, когда Дэнни начали закидывать насмешками и освистывать, я закричала из дальней части зала:

– Нет! Погодите. Я здесь, – и побежала по проходу в военной форме, кепке на шерстяной подкладке и с чемоданом в руке.

На сцене я вытащила из чемодана одно из своих платьев и начала переодеваться.

Мальчики взвыли. Запихнув меня за клетчатую ширму, Дэнни обводил тяжело дышащую публику лукавым многозначительным взглядом, и через пару минут появилась я, уже в платье.

Восторженные крики могли бы эхом донестись до Берлина.

Я начала с «See What the Boys in the Back Room Will Have». Исполняя песню, я чувствовала их, всех и каждого, жадно тянувшихся ко мне со своих мест. Эта волна тепла, неприкрытого, заискивающего обожания была настолько ощутимой, пьянящей, что я не могла сравнить это ни с чем испытанным мною прежде. После четырех песен и еще одной перемены платья я сыграла на своей венской пиле. Какофония зрительских криков и свиста выражала чистый экстаз, голос у меня охрип. Дважды раздавались сигналы воздушной тревоги, заставлявшие всех бросаться на пол, и Дэнни так сильно наваливался на меня, чтобы защитить от ожидавшихся взрывов, что я прошипела: «Хватит закрывать меня. Ты выбьешь мне зубы».

В нашем завораживающем номере все смешалось. Мальчики продолжали кричать, чтобы я спела еще, пока я наконец не спустилась к ним, игнорируя беспокойные попытки Дэнни удержать меня на сцене. Пробираясь бочком по забитым солдатами проходам и останавливаясь то тут, то там, чтобы встретиться взглядом с парой похотливых глаз, я пела «Falling in Love Again». Голос срывался, я была переполнена нескрываемыми чувствами.

Я снова влюблялась, в четвертый раз и на самый продолжительный в моей жизни срок.

Я влюбилась в легионы незнакомых мужчин, разбросанных по траншеям и разграбленным городам Европы, храбрых и сильных, неутомимых в своей решимости избавить нас от смертельной опасности.