Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914-1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

Утром 21 августа (3 сентября) Рига была оставлена. Перед уходом войска взорвали мосты через Западную Двину24. На эвакуацию выпало всего двое суток. Взрывались также склады с боеприпасами, фабрики и заводы, сжигалось все армейское имущество, которое нельзя было вывести. Пожары и дым охватили город25. Вечером того же дня был оставлен Усть-Двинск. Его форты также были взорваны26. 21 августа (3 сентября) на Икскюльском направлении противник бодро развивал достигнутый успех. Сообщение Ставки от 22 августа (4 сентября) гласило: «Дезорганизованные массы солдат неудержимым потоком устремляются по Псковскому шоссе по дороге Бидер – Лембург»27. Грунтовые и шоссейные дороги были запружены людьми и обозами, шедшими в 3–4 ряда, по железной дороге тихо ползли поезда, двигаясь в 15–20 метрах друг от друга28. Попытки организовать контрнаступление постоянно проваливались. Боеспособность сохраняли лишь несколько латышских частей29. А Войтинский в это время по-прежнему пичкал страну сказками: «Наши части отходят с боем, будучи не в состоянии удерживаться долго на позициях. Нет ни бегства, ни отказа от исполнения приказа, но сказывается неуверенность войск в своих силах»30.

Эта неуверенность стала приговором русской обороне. «Судя по всем данным, окружающим события 19–23 августа, – вынужден был вскоре отметить «Военный обзор» органа Военного министерства, – успех в действиях под Ригою дался германцам неожиданно и легко»31. Естественно, что оборонявшимся этот успех стоил дорого. 12-я русская армия в первых же боях потеряла только пленными до 9 тыс. человек, 81 орудие и 200 пулеметов32. Общие ее потери были куда более значительными: около 25 тыс. человек, из которых 15 тыс. – пленными и пропавшими без вести, 190 легких и 83 тяжелых орудия, 256 пулеметов, 185 бомбометов, 48 минометов, 111 тыс. снарядов и огромное количество другого военного имущества33. Эти достижения немцев обошлись им исключительно легко. «Общее число потерь, понесенных при переправе, было крайне незначительно, – с удовольствием подводил итоги Брухмюллер. – Впоследствии было установлено, что часть неприятельских батарей при начале стрельбы химическими снарядами была в панике брошена»34.

Германская победа была полной. Через три дня после оставления Риги русскими войсками в город приехал кайзер. После смотра Вильгельм II обратился к своим солдатам с речью: «Рига свободна. Когда эта весть проникла во все закоулки нашего германского отечества, то как в самой Германии, так в отдаленнейших германских окопах на чужой земле поднялась буря восторга и радости. Операция, предпринятая по указанию Верховного командования принцем Леопольдом Баварским, проведена всеми родами оружия в гораздо более краткий срок, чем ожидалось. Она была совершенно неожиданна для противника»35. Кайзер имел все основания для этих слов (кроме заверений о неожиданности наступления).

С 3 по 6 сентября русские войска беспорядочно отступали на Венденские позиции. Немецкая кавалерия слабо преследовала их, но авиация беспрерывно бомбила запруженное отступавшими солдатами и беженцами Венденское шоссе36. Каждый налет приводил к росту паники. «Чем дальше от боя, тем больше беспорядок, – вспоминал участник отхода. – Толпы солдат, побросавших оружие. Пустые повозки, скачущие сломя голову неизвестно куда»37. В результате возникшей паники две бежавшие дивизии остановились только в районе Пскова38. Беглецы в шинелях и с оружием встречались уже на дорогах и за этим городом. «За Венденом все шоссе сплошь оказалось занято отступающими войсками, – вспоминал отправленный сюда для разъяснения ситуации комиссар фронта. – Большого беспорядка не было. По шоссе тянулись обозы, шла артиллерия, ехали обозники на лошадях со срезанными постромками. По бокам шли пешие части.

Почти все солдаты беспрестанно жевали репу, вырываемую из лежащих близ дороги огородов. Иногда по близости раздавались выстрелы, и тогда начиналась паника… ясно было, что это не армия, а толпа, неспособная ни на малейшее сопротивление»39.

Войска настолько торопились оторваться от противника, что не заметили, как он остановился. Пришлось возвращаться назад для того, чтобы восстановить контакт с ним. Командующий 12-й армией генерал Парский 23 августа (6 сентября) издал приказ, в котором он грозил «всей силой военно-революционных законов» тем, кто не будет выполнять приказы командиров40. Угрозы не помогали, и генерал утешал себя тем, что отступление из Восточной Пруссии и Галиции, а тем более из Мукдена проводилось несравнимо менее организовано и «образцово»41.

Петроград это заявление не успокоило, и в городе началась паника, его начали покидать имевшие такую возможность жители, а правительство стало готовиться к переезду в Москву и эвакуации туда государственных архивов42. 24 августа (10 сентября) в Ставку приезжает Савинков, который от имени главы правительства извещает Корнилова о том, что по имеющимся данным на 28–29 августа (10–11 сентября) большевиками запланировано новое серьезное выступление, приуроченное к полугодовщине Февральской революции, и поэтому крайне желательно появление в столице надежных войск. На стоявший в Петрограде гарнизон надежды по-прежнему не было. Корнилову предлагалось подавить это возможное выступление, даже если его поддержат Советы, со всей энергией. Для того чтобы, с одной стороны, не вызывать подозрений со стороны левых и не спровоцировать их выступления раньше времени, а с другой, быть готовым прийти в город в кратчайшие сроки, Савинков предложил сосредоточить под Петроградом 3-й конный корпус43.

Предлог для этого был очевиден – усиление защиты петроградского направления в условиях фактической утраты боеспособности пехотными соединениями. Единственными условиями со стороны Временного правительства были: 1) неиспользование Туземного корпуса и 2) назначение на пост командующего корпуса не генерала Крымова. Корнилов обещал пойти на эти требования44. Вскоре последовала стабилизация фронта, а вслед за ней – успокоение. Пережитые в дни кризиса чувства остались. Во всяком случае, они не прошли бесследно. «Падение Риги, – вспоминал Деникин, – произвело в стране большое впечатление. Но среди революционной демократии оно совершенно неожиданно вызвало не раскаяние, а еще большую злобу против командного и офицерского состава»45.

Через три дня после окончания кризиса на Северном фронте Корнилов начинает действовать. 26 августа (8 сентября) он направляет Керенскому члена Государственной думы В. Н. Львова с требованием передачи Главковерху всей полноты власти в стране1. К этому Керенский предложил посланцу изложить эти требования письменно, что тот и сделал с готовностью, не забыв добавить к этому объявление Петрограда на военном положении и отставку всех членов правительства, включая министра-председателя2. После этого Керенский связался со Ставкой по телеграфу и предложил подтвердить требования, изложенные Львовым, не вдаваясь в их подробности. Корнилов сделал это и предложил Керенскому приехать в Могилев3. Тот обещал генералу скорую встречу. В этой истории совершенно непонятным образом выступал Львов, который, с одной стороны, поддерживал предложения Корнилова, а с другой, предупреждал Керенского об опасности, исходящей для него от Ставки4.

Разговор Петрограда с Могилевым был столь двусмысленным, что оставлял каждому участнику диалога возможность трактовать его в наиболее желательном для себя смысле. Корнилов как неискушенный в интригах человек принял слова Керенского дословно и стал ждать его приезда. Далее последовал неожиданный для Ставки ответ. В тот же вечер Львов был арестован, а правительство решило действовать, опираясь на союзников слева5. Записка Львова и переговоры с Корниловым, подтвердившим, пусть и косвенно, полномочия своего посланца, дали Керенскому возможность обвинить генерала в мятеже. Он получил возможность расправиться со своим конкурентом справа и был в восторге от этого весь остаток дня, распевая арии из опер6. Теперь необходимо было действовать, чтобы поставить Ставку перед свершившимся фактом, ведь доказательства были, очевидно, недостаточными. Даже Савинков, когда ему показали «свидетельства» мятежа, засомневался, увидев в этих документах всего лишь недоразумение. Заняв любимую позу, Керенский заявил: «Я им революцию не отдам», – и приступил к действиям7.