Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

– Отдайте мне этого человека, – раздался позади них голос, и Дионисио с Фелипе удивленно обернулись. В полумраке они разглядели очертания очень крупного мужчины: монах, невероятно высокий, прямой и просто неохватный. На безволосой макушке поблескивал мягкий свет заходящего солнца, серьезное лицо в глубоких морщинах, несмотря на мясистость, выглядело скромным и ласковым.

– Он – мое чадо, так сказать. Я бы хотел забрать его. Фелипе взглянул на Дионисио и проговорил:

– По мне, так он уж достаточно настрадался.

– Вообще-то он должен предстать перед городским советом, но, если вы его заберете, все подумают, что ему как-то удалось выбраться из ямы. Побег никого не расстроит, потому что без одежды в горах он все равно погибнет.

Фелипе положил руку на плечо Дионисио и сказал, глядя ему в глаза:

– По закону я должен забрать этого человека и передать суду, и, честно говоря, я бы его забрал, нравится тебе это или нет. Но я подумал, чем это аукнется. Начнутся выступления и демонстрации ультраконсерваторов в его защиту, другие им ответят, опять появятся фанатики, станут палить друг в друга, и все мы окажемся там, где все началось во времена Произвола. Будет лучше, если все это затеряется в истории и бесследно исчезнет.

– Ты прав, Фелипе, – после паузы ответил Дионисио. – Покой – это важно. – Он повернулся к огромному монаху: – Забирайте его, но сначала скажите ваше имя.

– Меня зовут Фома. Обещаю, этот человек навеки останется голым.

Монах снял с пояса длинную веревку и, опустив ее в яму, сказал монсеньору:

– Сын мой, хватайся, и я вытяну тебя наверх.

Дионисио с Фелипе смотрели, как монсеньор, оскальзываясь, выкарабкивается из ямы. Потом монах заботливо повел своего подопечного к реке, чтобы смыть следы мертвечины. Донеслось нытье монсеньора Рехина Анкиляра; он отбивался, молотил руками и ногами и требовал, чтобы его вернули в норку к мертвецам. Громадный монах сграбастал Анкиляра и, широко шагая, унес прочь.

Вот почему только двое во всем городе удивились, узнав поутру, что Непорочный замерз в яме насмерть; ночь была такой холодной, какой и старожилы не припомнят.

– О нет! – воскликнул я – Не может такого быть, чтобы вы обе снова забеременели! Мы и так в доме не помещаемся, да еще кошка окотилась! Это невозможно! И когда, по-вашему, мне заниматься музыкой?

– Да как всегда, – ответила Лена с хитрющей улыбочкой, которая всегда меня обезоруживает, – вечерком на крылечке.

– Можешь попросить у Антуана трактор и пристроить к дому еще одно крыло, – сказала Эна. – Знаешь, он по-прежнему ходит послушать твою гитару. Я его застукала, когда он сидел за оградой. Пусть оплачивает развлечение и поможет тебе.

– Наш дом скоро станет размером с храм Виракочи, – буркнул я.

Лена поцеловала меня в кончик носа:

– Ты что, больше нас не любишь?

Эна засунула руку мне под рубашку, и на меня настила знакомая паника. Лена вынула у меня изо рта сигарету и растерла на полу.

– Пойдем-ка в постельку, – сказала она, – а то еще дон Эммануэль придет и опять начнет шутки шутить.

Дети заорали будто все разом, а кошка куснула струны на моей гитаре, и одна, тренькнув, лопнула.

– Можно я еще покурю? – спросил я, но меня повели в постель.

Ваше преосвященство,

Мы, члены Святой Палаты, в течение длительного времени – до и после отставки кардинала Гусмана – чувствовали, как мало ценится наше ведомство. С момента подачи кардиналу Гусману нашего доклада, за составление которого он вознаградил нас ярлыком «коммунистический подрывной элемент», точное назначение нашего учреждения так и не определилось, и нет никаких указаний на то, что это вообще случится. Внимание кардинала Гусмана целиком посвящалось ортодоксальности веры, тогда как мы были всецело озабочены распущенностью собственного клира и качеством пасторского попечения. Насколько нам известно, после представления нашего доклада никаких действий предпринято не было.

Посему мы приветствуем Ваше решение об упразднении данного ведомства и нашем роспуске для возвращения к исполнению епархиальных обязанностей. Примите наши поздравления по случаю Вашего вступления в должность.

– Одна из странностей истории в том, – обратился к классу темноглазых ребятишек учитель Луис, – что у нее случаются долгие периоды бездействия, а потом все происходит разом. В этом отношении у истории сходство с вами, поскольку никто из вас не сдал домашние задания прошлой недели, и все вы собираетесь всенепременно сделать это завтра. Или пеняйте на себя.

– Я получил письмо от отца, – сказал Дионисио учителю Луису. Они сидели, положив ноги на стол и готовые тут же стыдливо их убрать, если из кухни выглянет Фаридес. – Пишет, что покушение на него организовали не коммунисты, не либералы и не консерваторы. Оказалось, это был душевнобольной человек, полагавший, что отец – не настоящий генерал Хернандо Монтес Coca.

– Кого же он считал настоящим? – улыбнулся учитель Луис.

– Не «он». Это женщина. Была убеждена, что подлинный генерал – она сама.

– Мир полон таких людей, – сказал учитель Луис. – История – всего лишь перечень деяний безумцев.

– Ну, за окончание Истории. – Дионисио поднял стакан.

Приятели чокнулись, выпили и задумчиво помолчали.

– И за то, чтоб сумасшедших больше не было, – добавил учитель Луис.

Перепуганный родовыми муками жены, капитан Папага-то, обхватив руками живот, лежал с четырьмя ягуарами в своем невероятном гамаке. Франческа, подвязанная веревкой, что крепилась к крыше, сидела на корточках над выстеленной пальмовыми листьями ямкой, куда упадет ребенок и где потом зароют послед.

Капитан услыхал радостный вскрик жены и плач новорожденного; вошла Франческа, неся закутанный в шаль маленький сверток. Положила Федерико на руки капитану и сказала:

– Будет, Папагато, хорош тужиться, все кончилось.

Капитан отер рукавом пот со лба:

– Господи, такое ощущение, будто пытаешься выдавить из задницы пушечное ядро.

В доме через дорогу Летиция Арагон, словно русская матрешка, родила изящную девочку, у которой внутри был крохотный плод. Изумленные Аурелио, Кармен и Дионисио разглядывали новорожденную: ее длинные черные волосы стекали до пояса, а в темно-карих глазках светилось узнавание. Кармен, спросив позволения Легации, поднесла младенца к своей груди. Взглянула на Аурелио и сказала:

– Наша дочурка Парланчина вернулась к нам.