Собачий бог - Сергей Арбенин

— А, так вот вы где. И чего вы тут делаете?

Бракин высунулся. Но мог бы этого и не делать: по гадкому, издевательскому тону было ясно: это Коростылёв.

Коростылев стоял на задних лапах, оперевшись передними о сугроб и смотрел на Бракина. Лицо у него было почти человеческим, но постоянно и почти неуловимо изменялось, словно человеческое пыталось окончательно соскользнуть с хищной морды зверя.

Бракин так и не придумал, что ответить.

Когда Коростылев придвинулся к нему, и морда его вдруг вытянулась, и из пасти вырвалось облако пара, — Бракин внезапно вынул руку из кармана и длинно брызнул из баллончика прямо в раскрытую пасть.

Коростылев замер. Лицо у него задергалось, становясь то волчьим, то человеческим, и при этом неудержимо сморщивалось, кривлялось, а глаза наливались кровью.

И вдруг он взвизгнул по-собачьи, отпрыгнул, и покатился по снегу. Он совал морду в снег, тер её обеими лапами, и при этом визжал, чихал и подвывал.

Бракин выглянул уже без особой опаски. Спросил угрюмым шепотом:

— Ну что, понял теперь, чего мы тут делаем, сволочь?..

Тем временем волки, обсевшие дом, пришли в движение. Ворота рухнули в облаках снежной пыли, и во двор, величаво ступая, вошла Белая. Она была великолепна. Волки попятились, униженно взлаивали, как нашкодившие щенята, и преданно вертели задами.

Бракин, выползший окончательно, распластался на снегу и наблюдал за всей церемонией. Внезапно он понял: это обычные волки и собаки. Значит, с ними можно бороться обычными, нормальными способами.

И в тот же миг увидел: волки стали бросаться на дом, норовя подпрыгнуть как можно выше. Поднялся шум, хрип и вой. Некоторым удавалось дотянуться до крыши, но лапы соскальзывали с обледеневшего шифера, и они падали вниз, визжа от страха.

Белая молча сидела в стороне. Глаза её лучились, не выражая ничего: ни гнева, ни презрения.

Бракин постепенно переползал по периметру усадьбы. Он полз вдоль забора, пока не добрался до следующего угла, потом снова повернул, дополз до полуразвалившейся стайки, обогнул её и оказался возле сортира. Сортир был почти полностью заметен снегом, из-под снега торчали лохмотья старого рубероида. Бракин вполз на крышу и залёг на этом постаменте; теперь вся передняя часть двора, включая ворота, была перед ним, как на ладони. Теперь он увидел и дверцу чердака, до которой, оказывается, пытались допрыгнуть волки. Дверца была тоже заколочена, но настойчивость волков уже привела к тому, что доски стали шататься и крошиться в щепы.

Белая сидела к Бракину вполоборота, и при благоприятном направлении ветра могла запросто учуять его. Но ветер, к счастью, дул от неё. Ветерок был слаб, но при сорокаградусном морозе и он пронизывал до костей и обмораживал руки, когда Бракин проверял пистолет и перекладывал из внутренних карманов запасные обоймы.

Наконец, волки стали выдыхаться. Они хрипели от усталости и валились с ног. Белая продолжала молча наблюдать за ними. И тут Бракин услышал её голос, — точнее, её мысль: она звала Коростылёва.

Коростылёв появился из глубины двора. Вид у него был жалкий и побитый. Он скулил, тер красные глаза, и время от времени норовил сунуть рожу в снег.

Постояв перед Белой, сидевшей, не шелохнувшись, как изваяние, Коростылев побрел в сторону стайки. Бракин похолодел: он двигался почти прямо к нему, поскольку стайка была рядом с сортиром.

Понадеявшись, однако, на то, что струя жгучего перца надолго отбила у Коростылева чутье и остроту зрения, Бракин решил просто затаиться.

Коростылев добрел до стайки, и принялся раскапывать сугроб. Копал он недолго, и Бракин вскоре понял, что он искал: лестницу. Это была старая деревянная лестница, кривая и рассохшаяся. Коростылев не без труда отодрал ее ото льда, и поволок к дому.

Да, перец теперь не поможет. Да и пуля — тоже. Разве что попытаться перебить ступени лестницы, только вот беда — цели почти не видно.

Коростылев добрёл со своей лестницей до дома, приставил её. Она упиралась в ребро водоската, но была коротковата. Хотя рослый человек, пожалуй, сможет дотянуться с неё до чердачной двери.

Коростылёв пошатал лестницу, проверяя на прочность, и начал подниматься. Ступеньки трещали, лестница гнулась, трещала, но держала.

Он добрался до конца, попробовал поставить ногу на последнюю, самую верхнюю ступеньку, но лестница вдруг угрожающе пошатнулась. Тогда Коростылев стал тянуться изо всех сил, и вот уже его корявая волосатая рука ухватилась за край доски, приколоченной к двери. Он ухватился, дернул, доска вырвалась вместе с гвоздями, — и Коростылев полетел назад вместе с ней и вместе с лестницей.

Он упал на навес для поленницы, пробил его и завизжал, как резаный. Сверху на него рухнула лестница, которая, к удивлению Бракина, выдержала удар.

Белая презрительно подняла верхнюю губу. Она поняла — этот не годится. И отдала немой приказ. Кому?

Бракин стал озираться, и вдруг увидел то, что ожидал менее всего: в пролом рухнувших ворот вошел Рупь-Пятнадцать. Он двигался, как заведенный, механически переставляя ноги, нелепо и как-то гадко пытаясь размахивать руками, словно имитировал походку живого человека.

Рупь-Пятнадцать поднял лестницу, аккуратно приставил её к чердачной дверце и полез вверх.

«Этот, пожалуй, дотянется, — с тоской подумал Бракин. — Выросла же орясина на одной картошке!»

Он лёг поудобнее, прицелился.

Рупь-Пятнадцать легко достал вторую доску, вырвал её. И стал выворачивать замок. Прогнившее дерево поддавалось легко. Бракин вздохнул, решив стрелять по ногам. Он уже прижмурил глаз, и, держа перчатку в зубах, нащупал пальцем спусковой крючок, как вдруг лестница внезапно и как бы сама собой отошла от крыши, постояла, покачиваясь. При этом Уморин выглядел действительно уморительно: он балансировал, как клоун на ходулях, махал в воздухе руками, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь, хотя бы — за воздух.

И упал, так же, как Коростылев, на многострадальный навес.

Белая внезапно поднялась на ноги. Бесшумно и плавно отделилась от земли и оказалась на крыше, на самом гребне. Она не соскальзывала, не падала. Она стала расти. Она быстро увеличивалась в размерах, сохраняя при этом полное спокойствие и совершенно спокойно стояла четырьмя гигантскими лапами на самом гребне. Она стала огромной, как слон, или даже больше. И медленно легла в свою излюбленную позу: лапы свесились до самых окон, гордо поднятая голова заслоняла месяц. Серебряная шерсть отливала голубым.

И тотчас же, как по команде, волки кинулись на штурм. Они кидались вверх с отчаянной яростью, падали, и снова кидались. Потом на упавших стали прыгать другие, и постепенно образовалось подобие живой лестницы: волки лезли друг по другу, все выше, вот они уже у самой дверцы…

Бракин не выдержал и начал стрелять. Странно: он даже не сразу расслышал выстрелы. Оказывается, вокруг дома был такой шум, что казалось, будто пистолет стреляет бесшумно, только вылетают гильзы и вьется дымок, как в немом кино.