Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир - Deirdre Nansen McCloskey

XVI-XVII веках: буржуазные и аристократические авантюристы коррумпировали политику в Англии, Швеции, Франции и Соединенных провинциях именно для того, чтобы создавать монополии. И точно так же бравый сэр Ботаник, укравший свои богатства, скажем, или преуспевающий государственный бюрократ, получивший свои богатства в результате ликвидации монастырей Генрихом VIII, не будет, надо думать, автоматически передавать младшим сыновьям трезвые, трудолюбивые, ин-новационные, уважающие рынок буржуазные ценности. Интересно, отличались ли дети или внуки Джорджа Вашингтона Планкитта предпринимательской активностью? Это поддается количественной проверке.

По данным историка Питера Эрла, около 1700 г. примерно четверть лондонских представителей среднего рода, которых он обследовал на момент смерти, были сыновьями представителей буквального рода, о чем можно судить по их подростковым контрактам об аренде у драпировщиков, купцов и банкиров. Буржуазные ценности не должны были механически распространяться вниз по социальному порядку, когда мальчики фактически выходили из праздного класса землевладельцев и рыцарей шира - и все же именно такие мальчики стали многими успешными лондонскими купцами XVIII века. Если мальчики процветали в верхах буржуазного Лондона, то это происходило потому, что они обучались своему ремеслу (обучение в ремесленных училищах стоило во много раз больше годового дохода бедняков) и были поощрены к практике в качестве заморских купцов или домашних банкиров в обществе, где достоинство и свобода принадлежали среднему роду, а не потому, что они унаследовали буржуазные ценности, будучи сыновьями буржуазии.

Конечно, дворянство и даже аристократия Англии, как часто утверждают, были склонны к буржуазным ценностям и поведению, которые не позволили бы французу стать дворянином. Тот же Джон Уилер в 1601 г. превозносит торговлю как "почетное занятие" (утверждение, которое, однако, во многих кругах елизаветинской Англии вызвало бы презрительный смех), "которым могут заниматься как простолюдины, так и дворяне... без какого-либо унижения для себя". ...без какого-либо умаления их благородства".20 Не так было, как я уже отмечал, во Франции и Испании. Такие медиевисты, как Марк Блох, Алан Макфарлейн и Амброз Рафтис, отмечают "отличительные прагматические качества английской земельной аристократии, ... разительный контраст с идеализмом французского дворянства"."Так, в Эгин-куре французская аристократия славно сражалась на лошадях с крестьянскими заостренными кольями, которые практичный Генрих V заставлял своих солдат таскать с собой по французской сельской местности, а йоменские лучники бесславно уничтожали непрактичных французов. Несомненно, сельский английский средний класс, джентри, последовал практическому примеру. Однако буржуазные ценности, распространенные среди дворянства и аристократии Англии, делающие социальное происхождение купцов или рабочих несущественным, были бы противоположны материалистическому аргументу Кларка, который зависит от того, что буржуазные отцы передают уникальные буржуазные ценности своим младшим сыновьям, которые затем переходят в рабочий класс. Если все в Англии изначально были буржуа (что действительно утверждали многие, например Макфарлейн), то этот аргумент не подходит для объяснения социальных изменений в XVIII веке. С другой стороны, общество, восхищавшееся аристократическими или христианскими добродетелями, даже если оно объективно было буржуазным, могло развратить даже банкира Медичи, заставив его считать себя вполне господином и при этом благочестивым сыном церкви. Точно так же в наши дни экстравагантное восхищение неаристократическими ценностями духовенства - она изучала их в университете Айовы - развращает дочь буржуа, заставляя ее презирать отца, занимающегося страхованием или управляющего мебельной фабрикой.

 

Глава 32.

 

В последнее время Кларк полюбил неодарвинистские теории в применении к обществу. Теперь он горячо верит, что буржуазно-поведенческая единица значения, "мем", как называют его некоторые теоретики, передается строго от родителей к детям, так же как цвет глаз или то, какая рука находится сверху, когда вы скрещиваете руки. Но биологическая метафора здесь неуместна. Начиная с XVI века она становится все глубже и глубже. Как заметил экономист Бенджамин Фридман в очередной враждебной рецензии на книгу Кларка, написанной специалистами в области экономики и истории, "если черты, которым Кларк придает первостепенное значение в осуществлении промышленной революции, являются приобретенными, а не наследственными, то существует множество недарвиновских механизмов, с помощью которых общество может привить их, начиная от школ и церквей и заканчивая правовыми институтами и неформальными социальными практиками". Например, европейские издательства стали дешевыми, хотя и подвергались строгой цензуре. Число читателей радикально выросло, причем по социальной шкале. Историк Лоренс Стоун говорит об "образовательной революции" в Англии 1540-1640 годов, в ходе которой, например, в 1612-1614 годах почти половина из 204 мужчин, осужденных за смертные преступления в Мидлсексе, избежали казни, доказав свою грамотность - "благодеяние духовенства", как называли средневековую свободу. Ссылаясь на Стоуна, исторический социолог Джек Барбалет отмечает, что "самыми грамотными из социальных групп были купцы и бизнесмены". Так было всегда. Ведь сама письменность возникла на Западе из шумерской, финикийской и критской бухгалтерии. Бизнесмен, как известно, был известен по поговорке "чернильные руки", и на новых картинах маслом в Голландии и Англии он изображался пишущим, пишущим, пишущим (а подсчет денег оставлял жене). Женщины среднего класса, которых Ян Вермеер в своих небольших работах обычно изображал чтение. Распространились грамматические школы (Уильям Шекспир в XVI веке, сын перчаточника). Появились университеты (Иммануил Кант в XVIII веке, сын шорника). Распространились высшие школы для молодых купцов. Если буржуазное поведение делает людей богатыми, то можно предположить, что оно будет распространяться путем подражания, через семьи, как, например, в "Очерке о проектах" Дефо (1697 г.), на который Бенджамин Франклин ссылался как на источник влияния, или в десятках многотиражных пособий для деловой молодежи, изданных на всех основных европейских языках начиная с XVI века.

Биолог-исследователь и профессор богословия Алистер Макграт отмечает, что последние работы по секвенированию генома показали, что простейшие формы жизни действительно обмениваются генами, а не просто передают их от материнской клетки к дочерней. Или, по словам Николаса Уэйда, "ор-ганизмы могут приобретать гены как путем заимствования, так и путем наследования; например, бак-терии". И, конечно, на другом конце сложности человекообразные существа в своих риторических культурах, таких как европейские культуры XVII века, передают ценности одновременно. "Если дарвинизм - это копирование инструкций, - пишет Макграт, - то ламаркизм - это копирование продукта. . . . Похоже, что Ламарк, а не Дарвин, предлагает более точное описание культурной эволюции". Или, как отметил Джоэл Мокир в комментарии к книге Кларка, "мы учимся не только у своих родителей... [но и] по горизонтали от других людей, от сверстников, от мастеров в отношениях подмастерья или слуги".6 В цитированном мною печатном договоре подмастерья мастер обязывался "обучать или обучать указанного подмастерья ремеслу и тайнам _______".

Иначе говоря, метафора древа жизни, которую Кларк неэффективно применяет к человеческой культуре, не совсем уместна. В таких случаях она должна уступить место сети жизни. Языки иногда похожи на