Сердце бури - Хилари Мантел

– Говорят, когда пьешь без продыху, начинаешь видеть змей, – сказал Лакло. – Огромных питонов, драконов и прочее. Вы готовы, Дантон? Готовы рискнуть вместе со мной?

Дантон не ответил.

– Готовы, готовы. – Лакло встал, немного пошатываясь, и распахнул руки. – Триумф и слава. – Руки упали вдоль тела. – А затем, вероятно, вы меня убьете. Ничего, я готов рискнуть. Ради примечания в учебнике истории. Видите ли, я страшусь безвестности. Нищая, всеми забытая старость, ничтожный конец посредственности, без всего, как говорит тот английский поэт. «Вот идет старина Лакло, когда-то он написал книгу, не припомню названия». Я ухожу, – промолвил он с достоинством. – Прошу только, чтобы вы подумали еще.

Он качнулся к двери, навстречу входившей Габриэль.

– Милая маленькая женщина, – пробормотал Лакло себе под нос.

Они слышали, как он с грохотом спускается по лестнице.

– Думаю, вы должны знать, – сказала она. – Их вернули.

– Семью Капетов? – спросил Камиль.

– Королевскую семью.

Она вышла, мягко закрыв за собой дверь. Они прислушались. Над городом нависли зной и тишина.

– Люблю, когда наступает перелом, – сказал Камиль. Короткая пауза. Дантон смотрел сквозь него. – Я буду поддерживать в вас дух ваших последних республиканских речей. Пока Лакло разглагольствовал, я размышлял – сожалею, но Филиппу придется уйти. Вы используете его, а после избавитесь от него.

– Вы хладнокровны, как… – Дантон замолчал. Он не мог найти, с чем сравнить хладнокровие Камиля, когда тот откидывал волосы со лба изящным движением запястья, говоря: «Вы используете его, а после избавитесь от него». – Этот жест у вас от рождения или вы подхватили его от какой-нибудь шлюхи?

– Сначала отделаемся от Людовика, потом развяжем бой.

– Мы можем все потерять, – сказал Дантон.

Впрочем, он уже все обдумал: всегда, когда казалось, будто он охвачен приступом безрассудной и насмешливой враждебности, его разум продолжал спокойно анализировать ситуацию. Он уже все для себя решил. Он был готов.

Короля и его семью перехватили в Варенне; они преодолели сто шестьдесят пять миль от нелепого начала до неловкого конца пути. Шестьсот человек окружали карету в начале их обратного путешествия. День спустя к семье присоединились три депутата Национального собрания. Барнав и Петион сидели вместе с ними в карете-берлине. Дофин проникся симпатией к Петиону. Он болтал с ним, крутил пуговицы на его сюртуке и пытался разобрать выгравированный на них девиз: «Живи свободно или умри».

– Мы должны держаться с достоинством, – снова и снова повторяла королева.

К концу путешествия будущее депутата Барнава определилось. Мирабо мертв, и Барнаву придется его заменить, став тайным советником двора. Петион вообразил, что пухленькая младшая сестра короля мадам Елизавета от него без ума, – и действительно, на долгой обратной дороге она часто засыпала, преклонив головку ему на плечо. По возвращении в Париж Петион месяц-другой трещал об этом без умолку.

В знойный летний день король вернулся в Париж. По обочинам стояли молчаливые толпы. В берлине было нечем дышать от дорожной пыли, в окне виднелось измученное морщинистое лицо седой женщины – Антуанетты. Они прибыли в Тюильри, а когда разошлись по комнатам, Лафайет расставил караул и поспешил к королю:

– Каковы будут приказы вашего величества на сегодня?

– Кажется, теперь вы вправе мне приказывать, а не я вам.

Когда они ехали по городу, солдаты вдоль дороги выставляли ружья с перевернутыми прикладами, словно на похоронах, что в известном смысле соответствовало действительности.

Камиль Демулен, «Революции Франции», номер 83:

Эбер изменил своим роялистским взглядам:

Отсюда, раскинувшись в кресле, Дантон видел Луизу Робер, которая возмущалась и еле удерживала слезы. Ее мужа схватили и посадили в тюрьму.

– Потребуйте, чтобы его освободили, – говорила она. – Заставьте их.

Он обратился к ней через комнату:

– Вы больше не сильная бесстрашная республиканка?

Она бросила на него взгляд, который удивил его глубиной неприязни.

– Дайте мне подумать, – сказал он. – Просто дайте мне подумать.

Он разглядывал комнату из-под полуприкрытых век. Люсиль сидела, теребя обручальное кольцо, на ее детском личике застыло напряжение. В эти дни она не шла у него из головы; входя в комнату, он первым делом искал ее лицо. Дантон клял себя, считая свое поведение вопиющим вероломством по отношению к матери своих детей.

(Фрерон. Я люблю ее много лет.

Дантон. Чушь.

Фрерон. Говорите что хотите. Вы-то откуда знаете?

Дантон. Я знаю вас.

Фрерон. Кажется, вы сами не прочь за ней приударить. Это бросается в глаза.

Дантон. Я не собираюсь признаваться ей в любви. Мои намерения намного грубее. Я куда честнее вас.

Фрерон. Если бы вы могли, вы бы?..

Дантон. Разумеется.

Фрерон. Но Камиль…

Дантон. Я могу заставить Камиля молчать. Надо пользоваться случаем получить то, что хочешь.

Фрерон. Знаю.)

Теперь Фрерон смотрел на Дантона, пытаясь прочесть выражение его лица и предугадать его действия. Все пошло не так. Их планы стали известны в мэрии; Фелисите, от которой ничего не ускользало, вероятно, что-то шепнула Лафайету, и тот стянул войска к Тюильри. В распоряжении светловолосого праведного болвана по-прежнему были солдаты, ружья, власть. Он окружил Школу верховой езды, чтобы не допустить нападения на депутатов, приказал бить в набат, ввел комендантский час. Якобинцы, выставив напоказ свою сдержанность, свою скромность, отказали им в поддержке. Фрерону хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, поэтому он постоянно твердил:

– Дантон, я не думаю, что нам есть куда отступать.