Убийство в теологическом колледже - Филлис Дороти Джеймс

Когда они еще раз позвонили в его дом в Холланд-парке, им опять повезло. На звонок ответил тот же мужской голос, который сообщил, что соединит их с экономкой.

Как только миссис Меллорс заверили, что Дэлглиш уже разговаривал с сэром Элредом и звонит с его одобрения, женщина сразу охотно рассказала, что да, именно она распаковывала пакет с вещами мистера Рональда, когда их привезли из колледжа Святого Ансельма, и написала список содержимого. Коричневого плаща не было. Сэр Элред любезно разрешил забрать костюм. Оставшиеся вещи отвезли в магазин при Окс-фордском комитете помощи голодающим на улицу Ноттинг-Хилл-Гейт. А сутану она выкинула. Материал было жалко, но она не могла представить, что кто-то захочет такое носить.

А потом женщина добавила то, что совершенно не вязалось с ее уверенным голосом и здравыми ответами:

– Ведь эту сутану нашли рядом с телом? Не уверена, что захотела бы ее носить. В ней, на мой взгляд, было что-то зловещее. Сначала я думала обрезать пуговицы – они могли бы пригодиться, – но не хотела до нее дотрагиваться. И, сказать по правде, я была рада, когда она оказалась в мусорном ведре.

– Так что случилось с плащом, и где он сейчас? – задал вопрос Дэлглиш после того, как поблагодарил миссис Меллорс и положил трубку. – Для начала надо переговорить с тем, кто упаковывал вещи. Отец Мартин говорил, что этим занимался отец Джон Беттертон.

10

В библиотеке перед огромным каменным камином Эмма вела второй семинар. Как и на первом, она почти не надеялась отвлечь мысли студентов от более зловещей, отрезвляющей действительности. Коммандер Дэлглиш пока не разрешил открыть и заново освятить церковь, чтобы проводить службы, как планировал отец Себастьян. А криминалисты еще не закончили работу и каждое утро спозаранку приезжали в мрачном грузовичке, который пригнали для них из Лондона и который, невзирая на возражения отца Перегрина, парковали перед главным входом. Коммандер Дэлглиш вместе с двумя инспекторами все занимался какими-то тайными расследованиями, и в коттедже Святого Матфея свет горел допоздна.

Отец Себастьян запретил студентам обсуждать убийство, чтобы, по его словам, не «провоцировать пагубные тяжкие страдания безосновательной и умозрительной болтовней». Он вряд ли ожидал, что этот запрет будет соблюдаться, а Эмме показалось, что такая мера едва ли способна помочь. Конечно, теории строились изредка и осторожно, а не постоянно и в открытую, но сам факт запрета только добавил вины к общему бремени тревоги и напряжения. На ее взгляд, открытое обсуждение принесло бы больше пользы.

Как сказал Рафаэль: «Полиция в доме словно мыши: даже если их не видно и не слышно, знайте – они рядом».

Смерть мисс Беттертон не сильно утяжелила груз страданий. Это уже был второй и более мягкий удар по обезболенным ужасом нервам. Люди, осознав, что произошел несчастный случай, попытались дистанцировать его от кошмарного убийства архидьякона. Студенты редко видели мисс Беттертон, и лишь Рафаэль искренне о ней горевал.

Но даже он, казалось, смог найти какой-то баланс, шаткое равновесие между желанием полностью уйти в себя и вспышками жестокой язвительности. Со времени их разговора Эмма не встречалась с юношей с глазу на глаз. И была этому рада. Находиться с ним рядом стало нелегко.

В задней части здания на третьем этаже была комната для семинаров, но Эмма решила провести урок в библиотеке. Она сказала себе, что удобнее, если книги, на которые захочется сослаться, будут под рукой, но понимала, что существует и менее разумное объяснение ее выбора. Комната для семинаров вызывала приступ клаустрофобии: не из-за размера, а из-за атмосферы. Как бы ни пугало присутствие полиции, лучше находиться в центре дома, чем запереться на третьем этаже. И лучше слышать, что происходит, нежели домысливать.

Прошлой ночью она спала. И спала крепко. На гостевых номерах повесили замки и раздали ключи. Она была благодарна за возможность спать в «Иерониме», а не в номере рядом с церковью, где громадное окно отчего-то казалось зловещим, но ее переезд заметил лишь Генри Блоксэм. Она нечаянно услышала, как он говорил Стивену:

– Дэлглиш, видимо, попросил поменяться номерами, чтобы оказаться поближе к церкви. Неужели он думает, что убийца вернется на место преступления? Как думаешь, он сидит всю ночь и смотрит в окно?

Но с ней этого никто не обсуждал.

Раньше, предварительно спросив разрешения, на семинары порой приходили священники, один или несколько – если не были заняты. Они всегда молчали, а у Эммы никогда не возникало ощущения, что ее оценивают. Сегодня к четырем студентам присоединился отец Джон Беттертон. Отец Перегрин, как обычно, молча работал за своим столом в дальнем углу библиотеки, по-видимому не воспринимая их присутствие.

В камине развели небольшой огонь не столько ради тепла, сколько для уюта, и все расселись вокруг него в низкие кресла, за исключением Питера Бакхерста, который предпочел кресло с высокой спинкой и сел прямо и молча, положив бледные руки на страницу, будто читая по Брайлю.

В этом семестре Эмма планировала читать и обсуждать поэзию Джорджа Герберта. И сегодня, отказавшись от простоты знакомого текста ради более трудного стихотворения, она выбрала «Сущность». Генри только что закончил читать вслух последнюю строфу:

После возникшей паузы Стивен Морби спросил:

– А что означает слово «сущность»?

– Природа вещи, ее смысл, – ответила Эмма.

– А последние слова – «Тебе хвала… Моя взяла»? Звучит как ошибка, но понятно, что ее там быть не может. Хотя ожидаешь слово «твоя», а не «моя».

– В примечаниях к моему изданию, – сказал Рафаэль, – говорится, что здесь намек на карточную игру. Это восклицание победителя, который получает все. Предположу, что Герберт имеет в виду: когда он пишет стихи, он держит за руку Бога, держит за руку победителя.

– Герберт обожает каламбурить на тему игры. Помните «Церковное крыльцо»? Возможно, речь идет о карточной игре, где нужно сбросить карты, чтобы получить более выигрышные. И не следует забывать: Герберт говорит о своей поэзии. Когда он творит, то перед ним весь мир, потому что он вместе с Богом. Читатели его времени знали, какую карточную игру он имел в виду.

– Жаль, что я не знаю, – сказал Генри. – Наверное, надо разобраться и понять, как в нее играли. Должно быть, несложно.

– Зато бессмысленно, – возразил Рафаэль. – Мне нужно, чтобы, прочитав стихотворение, я захотел побыть у алтаря, в тишине, а не взять в руки справочник или колоду карт.

– Согласен. Но ведь, как я понимаю, в этом весь Герберт? Все мирское, даже легкомысленное, освящено благодатью. И мне все равно интересно узнать про карты.

Эмма смотрела в книгу и поняла, что кто-то вошел в библиотеку, лишь когда четверо студентов одновременно вскочили на ноги. В дверях стоял коммандер Дэлглиш. Если он и смутился, осознав, что прервал семинар, то никак этого не показал. А его извинение, принесенное Эмме, прозвучало обыденно, а не искренне.