Яков Блюмкин. Ошибка резидента - Евгений Матонин

В 1926–1927 годах генерал Фэн Юйсянь вместе с южанами боролся против «милитаристов». В СССР его считали человеком прогрессивным и помогали ему — на вооружение его армии Москва тратила около миллиона долларов в год. Советское руководство надеялось, что война в Китае сможет перерасти в социалистическую революцию — сначала в этой стране, а потом во всей Азии.

Что делал Блюмкин у генерала Фэна — точно не установлено. Сам он как-то сказал, что был у него советником. Не исключено, что он помогал генералу в организации службы разведки и контрразведки.

Блюмкин прибыл в Китай в феврале 1927 года и в штабе у генерала Фэна находился, по некоторым данным, до апреля. В апреле он уже получил новое задание из Центра. Трилиссер, ставший к тому времени заместителем председателя ОГПУ, отдал указание Блюмкину провести операцию по регистрации и последующей высылке из Монголии в СССР «активных белых элементов». Большое количество белоэмигрантов в Монголии сильно беспокоило советские спецслужбы.

Как именно участвовал Блюмкин в этой «чистке» — точно неизвестно, но ОГПУ, а потом и НКВД, совместно с ГВО, не раз проводили их среди русского населения Монголии. Эти «чистки», похоже, настолько врезались в генетическую память потомков русских эмигрантов, что даже в начале XXI века живущие в Улан-Баторе пожилые русские очень неохотно и с видимой опаской рассказывали автору этой книги, что русской эмиграции пришлось пережить более семи десятков лет назад.

Летом того же года монгольское руководство предложило Блюмкину поехать в район Самбейса — помочь подавить вспыхнувшее там антиправительственное восстание. Блюмкин согласился, но с условием: ему предоставят почти неограниченные полномочия и, в частности, право расстреливать на месте любого контрреволюционера по своему усмотрению. Монголы решили, что это уж слишком, и условия Блюмкина не приняли. В свою очередь и Блюмкин отказался ехать «в командировку» и остался в Улан-Баторе.

Уже тогда его отношения с монголами да и с советскими коллегами были, мягко говоря, напряженными. Это как в известной новой поговорке — он-то, конечно, хотел как лучше, а получалось — как всегда.

В Улан-Баторе Блюмкин с первых дней пребывания энергично принялся за работу. Ему сразу же бросилось в глаза, что монгольские разведчики и контрразведчики не имеют большого опыта и часто действуют довольно примитивно и медленно. Вскоре он организовал общемонгольское совещание сотрудников ГВО с целью обмена опытом и сам рассказывал о некоторых оперативных тонкостях, которые в своей работе применяло ОГПУ. Блюмкин помогал монголам создавать новые резидентуры в провинциях и в соседних районах Китая, прикладывал усилия для улучшения координации между ГВО и ОГПУ. Кроме того, он поставил перед правительством Монголии вопрос об увеличении числа советских инструкторов (этого ему удалось добиться).

Надо сказать, что положение советских инструкторов в Монголии официально никак не регулировалось и было одной из причин, по которой между Москвой и Ургой (Улан-Батором) возникали трения, а иногда и настоящие скандалы. Это случалось еще до появления Блюмкина. Например, 16 августа 1924 года на заседании ЦК Монгольской народно-революционной партии открыто говорилось, что «ГВО эксплуатировали исключительно буряты и русские для их собственных целей» и что «ГВО под руководством иностранцев исключительно преследует цель гонения на желтую религию, которую они как последователи буддизма должны защищать…».

В монгольском руководстве шла борьба за власть между различными группировками, и советские инструкторы принимали в ней активное, хотя и закулисное участие: сообщали в Москву о недостаточной революционности тех или иных лидеров страны, участвовали, по некоторым данным, и в фабрикации «контрреволюционного заговора», в результате «раскрытия» которого были расстреляны Бодоо, Данзан и другие «умеренные» руководители новой Монголии.

В 1925 году произошел громкий скандал — советский инструктор по фамилии Нетупский по заданию начальника ИНО ОГПУ Трилиссера попытался завербовать в осведомители самих руководителей ГВО Баторуна и Насонбато. Монголы возмутились. В докладной записке в Москву главный советский инструктор при ГВО Балдаев так описывал их реакцию: «В связи с этим монголы поставили вопрос так, что „несмотря, мол, на Ваши дружественные отношения, на предоставление нами инструкторских мест в своем аппарате, — СССР посылает своих шпионов смотреть за ЦК и Правительством“, почему через некоторое время со стороны правых групп ЦК была сделана попытка сократить инструкторский состав ГВО до минимума». Злосчастного инструктора Нетупского пришлось отзывать.

Направляя в Монголию молодого, энергичного и, несмотря на возраст, уже опытного чекиста Блюмкина, руководство ОГПУ, вероятно, надеялось на то, что он сможет сделать работу «монгольских товарищей» более эффективной и что ему удастся ликвидировать трения в отношениях с ними. Несомненно, и сам Блюмкин хотел проявить себя на новом посту с самой лучшей стороны и выполнить поставленные перед ним задачи.

* * *

Условия, в которые попадали советские инструкторы и советники в Монголии, были не из легких. Отсталая страна, совершенно другой уклад, иные культура и образ жизни, часто отсутствие элементарных удобств даже по сравнению с разрушенной Гражданской войной Россией, к тому же свой замкнутый коллектив, в котором возникали неизбежные склоки, интриги, пьянки-гулянки.

Не исключено, что руководство ОГПУ поставило перед Блюмкиным не только чисто профессиональные задачи, но и обязало его навести порядок в «советской колонии» в Улан-Баторе. Блюмкин энергично принялся за дело.

Он считал, что имеет полное право «командовать парадом». Тем более в разговоре с ним советский полпред в Монголии, революционер с большим стажем, бывший председатель Совета министров Дальневосточной республики Петр Никифоров так и сказал ему: «Вы слишком большой человек здесь».

26-летний Блюмкин, похоже, и сам в это верил. Он ведь недаром чувствовал себя вершителем живой истории революции. А кто такие окружающие его в Монголии люди? Так, мелкие служащие, за редким исключением.

Блюмкин почти сразу принялся воспитывать советских специалистов — распекал за недостатки в работе, за поведение, устраивал публичные разносы, даже на глазах жен сотрудников, и вообще вел себя крайне высокомерно. Возможно, и правильные по сути замечания Блюмкина облекались в оскорбительную для окружающих форму. Он, правда, не выхватывал при каждом конфликтном случае пистолет, как это бывало во время его «кафейной жизни» в Москве, но запросто мог пригрозить расстрелом, трибуналом, стучать кулаками по столу, со злостью сбросить со стола часы своего подчиненного.

В общем, сам он не был примером в том, к чему призывал советских инструкторов. Отрицательные стороны его характера, столь выразительно описанные его друзьями-литераторами, проявились в Монголии в полной мере. Неудивительно, что на него вскоре начали жаловаться в Москву.

Разумеется, в Центр из Улан-Батора поступала информация не только по линии ОГПУ. Донесения шли и от резидента военной разведки, полпреда и т. д. А у них появился на Блюмкина «большой зуб».