100 великих гениев - Рудольф Баландин

В последние годы жизни Ботичелли отстранился от образов и духа античности. Подобно многим гражданам Флоренции, он был захвачен страстными проповедями Савонаролы, призывавшего вернуться к христианским ценностям, где главное – духовность, а не угождение плотским позывам, чем грешат богачи и приближенные к папскому престолу, «погрязшие в языческом зле». Картины Ботичелли становятся суровыми и строгими. Даже «Рождество» показывает не только счастье (преимущественно – в небесах), но и печаль предчувствия Голгофы. Все чаще тревожит автора тема смерти. Но в грядущих поколениях он останется певцом гармонии и красоты.

Творения этого художника пересказать чрезвычайно трудно, для этого потребовался бы объемистый очерк, с преобладанием догадок и домыслов, разных вариантов толкований. В его крупных гравюрах, картинах сотни, тысячи разнообразнейших персонажей, нередко фантастических и аллегорических, находящихся в самых невероятных положениях и ситуациях. Фантасмагории! Нечто совершенно новое в истории живописи, хотя и в значительной мере порожденное средневековым мировоззрением. Ведь оно соединяло в единое целое мир зримый и воображаемый, где вера в инобытие предметов и явлений придавало им невероятные облики, а осмысление бытия становилось его преображением.

Впечатление от произведений Босха усугубляется тем, что они, сохраняя черты средневекового миропонимания, абсолютно современны. Самые нелепые «фантазмы» воспринимаются как непосредственно обращенные к нам послания из «параллельного мира», содержание которых чрезвычайно сложно и трудно передаваемо на нашем обыденном языке. В них заключается тайна, о которой свидетельствуют не только загадочные образы, но и вдруг замечаемый взгляд, устремленный на тебя – проницательный, совершенно реалистичный, порой чуть ироничный. Он словно спрашивает: «Ты можешь меня понять? Нет? А себя ты познать способен? Так ведь я это тоже ты, и ты – это я; а если тебя увлекают мои фантазии, значит, между нами и нашими мирами есть слишком много общего…»

Обычно понять творчество мастера помогает его биография. Но в этом отношении Босх оригинален. То немногое, что выяснено о его жизни, ничем особенным не отмечено. Год его рождения точно не установлен, хотя место известно: город Хертогенбос в Северной Фландрии (Нидерланды), от названия которого и появился псевдоним Босх.

Настоящее имя художника – Иероним (Хивронимус) ван Акен. Происходил он из семьи потомственных ремесленников-художников, что было характерно для европейского Средневековья с его цеховым укладом. Женившись на богатой патрицианке, Иероним большую часть жизни провел в ее родовом имении. Но все это вряд ли объясняет, каким образом и почему в такой обстановке появился необыкновенный мастер. Отчасти помогает это понять эпоха, в которую он творил.

«Босх стоит, – пишет искусствовед Е. Акимова, – на грани двух великих эпох европейской культуры: Средневековья и Ренессанса. Он жил и работал в точке пересечения разных художественных и идеологических позиций. Вся разноликость переходной эпохи воплотилась в искусстве мастера. Своеобразный творческий язык Босха, возникший как слияние двух противоположных типов мировоззрения, едва ли когда-нибудь будет разгадан до конца. Как и у всех художников эпохи Возрождения, велик интерес Босха к реальной действительности. Он стремится охватить мир целиком, во всем многообразии его видимых форм, создать универсальную картину Вселенной. Отсюда на его полотнах огромное количество вещей, предметов, людей и животных, целая энциклопедия разнообразнейших форм органического и неорганического мира. Картины природы, служащие в большинстве случаев фоном его работ, Босх пишет с небывалой до него убедительностью и реалистичностью. Наполняя свои пейзажи воздушной атмосферой, смело используя эффекты освещения, Босх выступает как художник новой эпохи, эпохи Возрождения…

Босх, которого по праву считают основоположником жанровой живописи, черпающий свои сюжеты из окружающей действительности, неуклонно следует средневековой традиции. Ради выявления внутреннего смысла происходящего он нарушает реальные жизненные связи, прибегая к языку иносказаний. Но этот своеобразный творческий метод не усложняет, а, напротив, упрощает для современников мастера восприятие его произведений».

Судя по всему, Босх начинал – помимо ученических работ – с жанровых зарисовок. Но и тогда его не удовлетворяло простейшее отражение в искусстве действительности.

Первая из дошедших до нас его картин «Операция глупости» приближенно датируется 1480 годом. Она – простите за повтор – потрясающе современна. Теперь ее можно назвать «Инъекция в мозг». Задумчивый специалист с воронкой (для промывания желудка) на голове ковыряется каким-то прибором в мозгу упитанного бюргера. Странным образом из прорех растет… тюльпан, символ глупости. Рядом стоит «заказчик» операции в монашеском одеянии с кувшином в руке. А напротив – женщина со скептической улыбкой и книгой на голове (аллегория мудрости?). Хотя книга закрыта, что может свидетельствовать и о бестолковости и необразованности.

Конечно, теперь инъекции в мозг делаются иначе: с помощью электронных средств массовой пропаганды. Но суть от этого не меняется. Все по-прежнему: есть хитрый и корыстный заказчик, есть ловкие исполнители и массы оболваненных людей, так и не способных понять, что с ними происходит, кто и как, с какими целями управляет их сознанием, формирует их взгляды и убеждения, регулирует ход мысли. Во второй половине XX века начала формироваться наркоцивилизация по тем канонам, которые с гениальной прозорливостью отметил полтысячи лет до того художник-мыслитель Босх.

…После распространения книгопечатания и грамотности стало привычным признавать великими мыслителями тех, кто писал философские или научные трактаты, литературные произведения. Средневековье было иным. Тогда главенствовало устное слово, а запечатлевали чувства и мысли – преимущественно религиозные – в виде зримых образов (рисунки, скульптуры, барельефы). Образы эти были реальны не только подобием натуры, видимым предметам, но и как выражение духовного незримого мира.

У Босха много жанровых зарисовок. По какой-то причине его пристальный взгляд останавливался на калеках и нищих, разного рода уродцах. Многие их них зарисованы сверху, словно при взгляде из окна. Возможно, невдалеке от его дома была церковь или рыночная площадь. Что имел в виду он, делая такие наброски? Превратности судьбы, ущербность человеческой природы, допускающей жестокость «высшего судии»? Некоторые реальные образы обретают странные черты: петух тянет бочку, с которой валится фигура с воронкой в руке и блюдом с вазой на спине; некто округлый и голый, прикрытый корзиной, стоит на одной ноге, пронзенный стрелой, а птица клюет его в зад…

По мнению Е. Акимовой, «с годами идея о несовершенстве человека, о его греховности приводит Босха к убеждению, что вся земная жизнь есть не что иное, как прямая дорога в ад. Свои представления об устройстве преисподней художник черпает из средневековых литературных источников, традиционной иконографии. Обитатели ада в изображении Босха вполне реалистичны с точки зрения представлений того времени. Привычным и естественным для современников мастера было изображение демонических образов в виде гибридов насекомых, птиц, пресмыкающихся, различных «нечистых» животных: крыс, жаб, летучих мышей. Безудержная фантазия Босха «совершенствует» этих персонажей, наделяя небывалыми доселе чертами. В ранних работах художника «ад напоминает не то огромную кухню, не то строительную площадку, где деловитые «повара» и «мастеровые» вершат свою привычную работу – мучают грешников. Варят их в котлах, жарят на сковородках, режут ножами, расплющивают на наковальнях, – словом, добросовестно выполняют весь технологический цикл адских мучений. Если поначалу ад Босха ограничивается пределами преисподней, то постепенно, в более поздних работах, он начинает как бы выплескиваться наружу, вливаться в земную жизнь, превращаться в ее неотъемлемую часть. И даже райские сады Эдема наполняют сонмы странных существ – не то ангелов, не то чертей, принявших облик небожителей».