Карантин - Скотт Сиглер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перри повернулся налево. На полу, перед стеллажами для трупов стояли три стеклянные емкости, каждая из них представляла собой куб со стороной в два фута.
Внутри емкостей он увидел… их.
Они заметили его.
СУКИН СЫН…
Точно такие же твари вырвались бы наружу из его тела, если бы он их вовремя не уничтожил, если бы не разрезал на куски свою Великолепную Семерку. А они убили бы его точно так же, как убили Толстуху ее треугольники. Он был всего на волосок от смерти. Перри вздрогнул и покосился на свой «кольт» — убедиться, что оружие поставлено на предохранитель. Он так дрожал, что мог случайно нажать на спусковой крючок.
— Спокойнее, парень, — сказал Дью, когда подошел и встал слева, рядом с той рукой, которой Доуси держал оружие. — Дыши, и все. Им не вырваться из этих контейнеров. У тебя все под контролем.
МЫ ТЕБЯ УБЬЕМ.
С того момента, как личинки вышли из тела несчастной Бернадетт Смит, они значительно выросли. Тогда их треугольные тела были совсем крохотными — наверное, с дюйм, если не меньше. А теперь они были больше фута ростом! Каждое щупальце было толщиной с руку ребенка, длинное и гибкое. В них чувствовались быстрота и сила.
УБЬЕМ ТЕБЯ, УБЬЕМ ТЕБЯ, УБЬЕМ…
Черные, блестящие и полные ненависти глаза неотрывно следили за ним. У каждой личинки было три таких глаза: по одному на каждой из сторон пирамидального туловища.
Пальцы инстинктивно сдавили рукоятку пистолета.
ДА-А-А, ДА-А. ВОЗЬМИ ПИСТОЛЕТ. УБЕЙ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА.
— Перри, ты слышишь их?
Доуси кивнул.
СТРЕЛЯЙ В НЕГО. СТРЕЛЯЙ В НЕГО…
Их слова ничего не значили, это была тарабарщина, бред. Личинки — простые работники. Королевой над ними была Челси.
— Где она? — спросил Перри.
Тишина.
— Скажите Челси, что я ищу ее, — сказал Перри. — Скажите, что я хочу ей помочь.
Он все еще чувствовал какую-то неопределенность, нечеткость, хотя слышал личинок очень хорошо. Но только их. Кроме них — больше никого. Может быть, ему удастся выйти через них на девчонку. Они были словно антенны в какой-то большой сети, которой, скорее всего, управляла именно Челси…
ЭТО КОЛОМБО, УБЕЙ ЕГО, УБЕЙ…
— Дью, они хотят, чтобы я тебя убил, — сказал Перри. — Почему бы тебе не поприветствовать их?
— Меня зовут Дью Филлипс. У меня есть полномочия действовать от имени президента Соединенных Штатов Америки. Прекратите враждебные действия, и мы сможем провести переговоры. Ты этого хочешь?
Личинки вдруг перестали пялиться на Перри и дружно переключились на Дью.
УБЕЙ ЕГО.
— Что они тебе говорили?
— Все еще хотят, чтобы я тебя убил, — сказал Доуси. — Боюсь, запас слов у них довольно ограничен.
Дью кивнул.
— Во-первых, ублюдки, вы — самое мерзкое дерьмо, которое я когда-либо видел в жизни, — начал он хриплым и решительным голосом. — Не знаю, можете ли вы мыслить самостоятельно, но мое терпение уже вышло. Даю вам последний шанс… что вам нужно?
МЫ ХОТИМ УБИТЬ ВАС. МЫ ХОТИМ ВСЕХ УБИТЬ. УБЕЙ КОЛОМБО, УБЕЙ ЕГО СЕЙЧАС ЖЕ!
— Тот же бред? — спросил Дью.
Доуси кивнул.
— Прикончи одного из них, — сказал агент.
Перри с недоумением повернулся к нему.
— Что?!
— Ты не ослышался. Стреляй в одну из этих тварей.
НЕТ! СТРЕЛЯЙ В НЕГО, СТРЕЛЯЙ В СЕБЯ. ДАВАЙ ЖЕ, СКОРЕЕ!
— Перри, тебе нужно показать, кто здесь хозяин, — спокойно посоветовал Дью. — Надо как-то призвать их… к порядку. К дисциплине.
Да, да. Дисциплина. Они уже вдоволь над ним поиздевались. Но теперь настала его очередь позабавиться.
Перри медленно поднял пистолет. Он заметил, что рука больше не дрожит.
НЕТНЕТНЕТНЕТ…
Он опустошил всю обойму в личинку в среднем контейнере. Пули пробили толстое стекло, проделав в нем охваченные паутиной отверстия, и раскромсали пластилиновое туловище личинки. Семь пуль 45-го калибра, и все легли точно в цель. Существо немного подергалось посреди фиолетовых брызг, потом резко замерло.
Перри ощутил мощный выплеск адреналина в груди и резкие покалывания в пальцах рук и ног. Он почувствовал себя, как несокрушимый квотербек на футбольном поле. Который сокрушит любого, но не даст прорваться в зачетную зону. О боже, как это приятно!
Две оставшиеся в живых личинки заметались от страха в стеклянных контейнерах, но деваться было некуда. Они бились о стеклянные стенки и тряслись так сильно, что порой было трудно уследить за юркими щупальцами.
— Ну, о чем задумался, парень? — спросил Филлипс. — Как себя чувствуешь?
— Вспомнил свой первый сезон в футбольной лиге, — рассказал Доуси. — Я тогда во время одного из матчей исподтишка свалил самого Томми Пиллсона, а сам воспользовался этим и забил. Судьи не заметили нарушения. Весь стадион меня освистывал. У Пиллсона выявили сотрясение мозга. Из-за меня он досрочно завершил тот сезон. Этот эпизод много раз крутили по телику. Один из спортивных телерепортеров заявил, что я — воплощение низости. На всю страну, понимаешь? Однако те ощущения — ничто по сравнению с нынешними.
Дью улыбнулся и кивнул.
— Теперь, наконец, ты все понимаешь. Ничего, пусть обмозгуют, что сейчас произошло. — Он кивнул в сторону оставшихся двух личинок. — А позже мы вернемся и посмотрим, удастся ли чего-нибудь от них добиться.
— Может быть, еще одного прикончить?
Дью усмехнулся и покачал головой.
— А ты, я смотрю, увлекся. Мечтать не вредно. Но мне кажется, для начала вполне достаточно. Ты уже и так существенно продвинулся вперед. Пошли, теперь нужно немного выпить.
ОДУВАНЧИКИ
Маргарет посмотрела на плоский монитор, установленный на стене в тесной секционной. На экран были выведены картинки с двух микроскопов: справа порошок, взятый из гнойного волдыря на теле Джона Доу, а слева — образец ткани с руки патрульного Санчеса.
— О боже! — не выдержал Дэн. — Здесь у кого хочешь крыша поедет…
В образце, взятом у патрульного, наблюдалось движение, подобное тому, что она уже видела в почерневшей ране на лице Бетти Джуэлл. Как раз перед тем, как девчонка смертельно ранила Эймоса. Это было похоже на ползающую нервную клетку. Кто знал, сколько такого добра теперь в организме Санчеса? И все эти твари ползут к его мозгу. Может быть, уже доползли…
Пробы из волдырей Джона Доу выглядели аналогично, но имели одно существенное отличие. Если ползающая нервная клетка была гибкой и обтекаемой, то пыльца Джона Доу выглядела рыхлой и… ворсистой. Она двигалась только тогда, когда оседала на чем-то, потом как-то неуклюже застывала, что говорило о внутренней жесткости.