Мертвые не лгут - Саймон Бекетт

И не я один.

Лео Уиллерс выложил свою историю в социальных сетях. Поднялся такой шторм, что даже команда адвокатов сэра Стивена не могла его унять. Наследник влиятельнейшего и могущественного человека не только восстал из мертвых, но превратился в женщину. Мало этого, он обвинял отца в совершенном двадцать лет назад убийстве девочки.

Его откровения вызвали бурю эмоций.

Вместе с историей исчезновения Роуэн появились ее школьные фотографии – со снимков смотрела блондинка с очаровательной щелочкой между зубов. Сэр Стивен, как и следовало ожидать, спрятался за спинами адвокатов, которые отметали все вопросы, заявляя о невиновности клиента, или обходились банальным «без комментариев». Сам бизнесмен молчал, но кадры, как он спешит к своему лимузину – теперь темно-серому, а не черному «Даймлеру», – говорили сами за себя. Лицо вытянуто, бледнее обычного, скулы выпирают под вспышками фотокамер. Перед тем, как я выключил телевизор, у меня появилась непрофессиональная и малоприятная мысль: этот человек уже труп.

Она оказалась пророческой. Появилось сообщение, что сэр Стивен находится в тяжелом состоянии после обширного инсульта. Его адвокаты тут же заявили, что болезнь стала следствием внимания прессы. Возможно, так оно и было. Нет ничего необычного в способности совершить преступление. Люди отличаются друг от друга тем, могут ли они с этим жить. Сэр Стивен жил и, очевидно, не мучился угрызениями совести.

Он не вынес другого – что об этом узнали люди.

Его, когда-то бывший сыном, отпрыск не давал интервью ни до, ни после последовавшей через два дня смерти отца. Не вынося дух вуайеризма вокруг этой истории, я старался избегать слухов и предположений, хлынувших заполнять вакуум. Но что-то все-таки доходило. Один видеоклип крутили особенно упорно. За стеклянными дверями, в которых я узнал двери полицейского управления, где бывал сам, возникает движение. Двери открываются, и появляется человек.

Лео Уиллерс был привлекательным мужчиной, а Лена Мерчант стала потрясающей женщиной – элегантная, со вкусом одетая, с изысканной стрижкой темных средней длины волос. Я не был знаком с Лео и теперь со странным чувством смотрел на человека, о котором столько слышал и читал. Лену мгновенно окружили микрофоны и камеры. Я думал, она поспешит скрыться от внимания журналистов, но она шла сквозь толкающуюся толпу, высоко подняв голову и не обращая внимания на выстреливаемые в нее вопросы. В ней не чувствовалось ни стыда, ни смущения.

Только молчаливое достоинство, когда она уходила из старой жизни в новую.

Я положил череп обратно в ящик и растер себе шею. Позвонки щелкнули, пока онемевшие мускулы привыкали к необходимости снова прийти в движение. Уже не в первый раз я напомнил себе, что, когда работаю, надо заводить будильник, чтобы не забывать о перерывах.

И не в первый раз признавался, что все равно делать этого не буду.

Я поставил ящик в расположенный под рабочим столом шкаф. Череп был исторической находкой, обнаруженной в долине Солсбери. Ему было больше семисот лет, и на нем, как считали археологи, остался след от топора. Что ж, возможно. В четырнадцатом веке люди были склонны убивать друг друга ничуть не меньше, чем в наши дни. Но все же я не был убежден в оружии. Рана была нанесена чем-то острым, но не лезвием, да и изгиб, по-моему, не походил на топор. Хотя я не мог решительно исключить какой-либо другой вид оружия, мне случалось видеть подобные ранения и раньше. Скользящий удар лошадиного копыта, возможно, не столь эффектен с точки зрения исторической перспективы, но не менее губителен для человека, который его получает.

Мне придется изрядно повозиться с черепом, чтобы окончательно в этом убедиться. Но спешки никакой не было: череп хранил свой секрет несколько веков, так что еще день-два значения не имеют. Было субботнее утро и никакой причины торчать в университете. Я забрел сюда, чтобы не сидеть дома, а череп был лишь удобным предлогом.

Но мысли, от которых я сюда сбежал, были начеку. И как только работа перестала помогать держать их в узде, сразу снова полезли в голову. Я опять взглянул на часы, запоздало вспомнив, что не должен ежеминутно сверяться со временем.

Оставалось еще два часа.

В выходные кафетерий бывал закрыт, но я сварил себе кофе в крошечной кухоньке факультета. Сегодня здесь никого не было.

В пустынных коридорах стояла тишина. Обычно меня это не беспокоило. Однако сегодня пустота тяготила больше обычного.

Пусть мое возвращение в университет не приветствовалось трубами и фанфарами, определенно чувствовалось, что положение изменилось. Мне удалось избежать какого-либо упоминания в новостях о том, что со мной случилось в заводи, что вряд ли удивительно. Когда столько сенсационных тем для репортажей, мало кого заинтересует не стоящий внимания судебный антрополог. Мне это подходило: прошлогоднее внимание, когда после дартмутского дела мое имя и фотографии появились в печати, удовольствия не доставило. Моя работа на публичность не рассчитана, и я предпочитаю, чтобы это оставалось именно так.

Однако профессиональный аспект – совершенно иное дело. Мое участие в нашумевшем полицейском расследовании ни в коей мере не ставило под удар репутацию факультета, и новый его глава значительно смягчился ко мне.

– Рад, что вы снова в игре. – В день моего возвращения Харрис расплылся в улыбке. То, что случилось в устье, никак нельзя было назвать «игрой», но я его понял.

Надо было радоваться, что я не оказался на «рынке труда», но сейчас это мне казалось неважным. Я сделал глоток кофе и снова посмотрел на часы. Половина первого.

Через час самолет Рэйчел поднимется в воздух и возьмет курс на Австралию.

С тех пор, как она появилась в Ковент-Гардене сказать, что уезжает, мы виделись всего раз – на похоронах Ланди, официальном мероприятии с полицейскими начальниками и пришедшими отдать должное погибшему на посту товарищу коллегами. Мрачное настроение не вязалось с памятью о жизнелюбивом инспекторе, которого я знал, и я обрадовался, когда его развеяло неожиданное происшествие. Священник читал из Экклезиаста: «…время насаждать и время вырывать…», когда неожиданно раздался девчоночий голос:

– Дедушка терпеть не мог копаться в саду.

По церкви пробежал смешок, и торжественность была нарушена. Я подумал, что Ланди бы это понравилось.

Там у нас не было времени толком поговорить с Рэйчел. А если бы даже было – не то место и не то настроение. Мы несколько раз говорили по телефону, и у меня появилось ощущение, что Рэйчел продолжает раздумывать, ехать ей или нет. Я бы ей сказал свое мнение, но не хотел на нее давить – окончательное решение все равно за ней.

И Рэйчел его приняла.

Она не захотела, чтобы я ехал проводить ее в аэропорт. Я не понимал, почему, но горько разочаровался, что не удастся еще раз повидаться. Последний разговор был мукой для нас обоих. Рэйчел обещала, что прилетит в Англию – скажем, на суд Джемми или даже раньше. Его обвинили в убийстве Энтони Рассела, но оставался хороший шанс, что до суда обвинение заменят на более мягкое – непредумышленное убийство.