Другая история литературы. От самого начала до наших дней - Дмитрий Калюжный

Одним из представителей восточного аристотелизма был живший в Андалусии и Марокко ибн Рушд (Аверроэс). Его текст мы приведем позже, в главе «Тексты религии и философии».

Из следующей большой цитаты вы увидите, что Жан Боден, современник Макиавелли, явно имел основания для прямого сравнения римской, афинской и венецианской систем власти. А ведь Венеция, с чем никто спорить не будет, появилась на карте только в IX веке н. э., когда о «Риме», а тем более об «Афинах» уже должны были позабыть. Анахронизм? Судите сами; мы даем здесь полную цитату, практически без ужимок и гримас, то есть без сокращений внутри текста. Нам кажется, что вы будете поражены:

«Римский путь был лучше, потому что у них все выборы всех магистратов проводились на основе гарантированного независимого права голоса, согласно закону Кассия и Папирия, который не был поддержан Цицероном, чему я очень удивляюсь. Хотя представленное всему народу право голоса привело к длительной ненависти и борьбе. Народу, однако, полезно давать вознаграждения, хотя мы видим, что римляне не признавали более высокой награды, чем слава. Это действительно правда, что среди венецианцев было принято предоставлять права гражданства иностранцам, заслужившим похвалу государства. Отличившиеся перед государством могли получить гражданство, почести, службу и статус. Но Сенат римлян отличался от Сената венецианцев, афинян, генуэзцев, рагузанцев, как и почти всех городов-государств, которые контролировались властью оптиматов, организованной таким образом, что последние имели власть пожизненную, а первые – сроком на один год. Платоновский Сенат всегда избирался ежегодно. Среди венецианцев Сенат имел очень большую власть, среди римлян – довольно умеренную, среди афинян – совсем незначительную, и, чем больший авторитет давался народу, тем заметнее ослаблялась власть Сената. В более поздние времена решение Сената могло быть приостановлено речью одного протестующего трибуна…

Но здесь мы обсуждаем демократический период и власть трибунов. Среди венецианцев трибунов не было, поэтому и не было бесстыдных ораторов, которые отваживались бы управлять народной волей, приобретать то, что хотели. Сенат приказывает то, что может приказать своим могуществом и император, исключая народ Афин или Рима, как писали Плутарх и Демосфен в своей речи «Против Андроция». Демосфен обвинил Андроция, потому что тот принял закон раньше народа и без одобрения Сената. Этому обвинению Андроций противопоставил существующую традицию, согласно которой он имел выбор в этой ситуации. Однако заключительной частью закона, которую можно назвать худшей, им позволялось принимать некоторые меры раньше римского плебса и без согласия Сената. Венецианцы очень справедливо решили, что ни одно дело не может быть отдано на рассмотрение народу или в Сенат без обсуждения в Совете шестнадцати или, по Аристотелю, в Совете старейшин.

С другой стороны, здесь есть один общий аспект. До тех пор пока государство развивалось свободно, ни у афинян, ни у римлян Сенат не касался суда, при условии, что разбирательство не носит чрезвычайного характера или жестокость преступления не требует меры наказания сверх обычной. Но когда афинский Сенат имел экстраординарные функции, он и тогда не имел права налагать штраф выше 500 драхм, как Демосфен пишет об этом в речи «Против Эргоса». Если происходило что-либо серьезное, то это должно было обсуждаться и приниматься всем венецианским народом. Советы десяти и сорока имели специальную компетенцию общественного суда, даже афинский Сенат имел дополнительные функции, позволявшие удалить человека по воле народа в целях его собственной защиты. Среди римлян цензоры имели определенную власть, среди венецианцев подобной властью обладал Совет десяти. Среди венецианцев и афинян были магистраты, которые имели много общего, но совсем не были похожи на римлян, исполнявших те же функции. Известно, что в Риме было совсем немного магистратов, но Афины имели их очень много. С другой стороны, Совет пятисот был ниже Ареопага и имел власть, равную власти венецианского Совета десяти.

Но было различие, которое заключалось в том, что нечто, существовавшее короткое время, предопределяло жизнь в дальнейшем, становясь традицией. Афиняне были первыми, кто в законе возвысился над королями, затем Солоном была проведена проверка хранилища законов с целью поиска и упорядочения всех материалов, как об этом писал Плутарх. Но так как Перикл разрушил власть Ареопага, то не осталось власти на более низком уровне, чем власть Десяти, еще более ущемленная созданием Совета сорока, а потом – семи и шестнадцати. Затем создается коллегия из девяти архонтов, которая является некоторой аналогией коллегии семи у венецианцев. Против этого была создана коллегия сорока, которая имела значительную силу, и введены сорок эфоров, которые могли быть сравнимы с сорока уголовными судьями венецианцев…»

Не очевидно ли, что автор XVI века не видит между «Древним» Римом и средневековой Венецией никакой пропасти веков? Упоминание тут еще Генуи, Рагузы и других городов-республик средневековья ставит в один ряд с ними и «Древние» Афины.

Мы говорили уже не раз, что «античность» – это два, три столетия до эпохи «Великой чумы» XIV века, разделившей античность и возрождение ее. Косвенно это подтверждают сами историки. А. М. Петров пишет:

«Огромное значение имело «открытие» древнеримских политических доктрин и идей. Ими еще в XI в. занялась Болонская юридическая школа, позднее превратившаяся в первый европейский университет. Сюда стекались тысячи слушателей со всей Европы, ибо здесь был крупнейший центр изучения римского права. В «Письме к потомкам» Петрарка пишет, что в Болонье он «в продолжение трех лет прослушал весь курс гражданского права» и что значение этих законов «несомненно очень велико и они насыщены римской древностью, которой я восхищаюсь». Помимо имущественных, торговых и им подобных отношений римское право кодифицировало важнейшие политические вопросы. Они обычно у нас ассоциируются с прообразом знаменитой формулировки, каковая зафиксирована в первой книге (титул 5, фрагмент 4) Дигест Юстиниана и, пройдя в средние века мучительное переосмысление, стала драгоценным достоянием современного цивилизованного мира».

В Декларации прав человека и гражданина, принятой Национальным собранием Франции в 1789 году, древнейшая и важнейшая политическая формула выглядит так:

«Свобода состоит в праве делать все, что не вредит другому; таким образом, осуществление каждым человеком его естественных прав не имеет других границ, кроме тех, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами».

Канонический текст (то есть применявшийся в Римской империи) очень близок к упомянутому: «Свобода есть естественная способность каждого делать то, что ему угодно, если это не запрещено силой или правом», однако следующий за ним параграф отрицает распространение данного принципа на все человечество, ибо «рабство есть установление права народов». Еще несколько положений документа: «по естественному праву все рождаются свободными», но «по праву народов возникло рабство», и, кроме того, «этим правом народов введена война».

«То есть перед нами, – пишет А. М. Петров, – юридически обоснованное право одних народов господствовать над другими. Практическим подтверждением тому служит вся история древнего Рима, коей Петрарка восхищался не в меньшей степени».