Детство. В людях - Максим Горький

Купец действительно потонул, его искали часа два и не нашли. Товарищ его, отрезвев, сидел на корме и, отдуваясь, жалобно бормотал:

- Ну, вот, доехали-и! Как теперь быть, а? Что родным-то скажу, а? Родные у него...

Яков встал перед ним, спрятав руки за спину, и начал утешать:

- Ничего, купец! Никто ведь не знает, где ему заказано помереть. Иной человек поест грибов, да хвать - и помер! Тыщи людей грибы едят на здоровье, а один - на смерть! А - что грибы?

Широкий, крепкий, он жерновом стоял перед купцом и сыпал на него слова, как отруби. Сначала купец молча плакал, отирая слёзы с бороды широкими ладонями, но, прислушавшись, взвыл:

- Леший! Что ты из меня душеньку тянешь? Православные, уберите его, а то - грех будет!

Яков, спокойно отходя, сказал:

- Чудак народ! К нему - с добром, а он - колом...

Иногда кочегар казался мне дурачком, но чаще я думал, что он нарочно притворяется глупым. Мне упрямо хотелось выспросить его о том, как он ходил по земле, что видел, но это плохо удавалось; закидывая голову вверх, чуть приоткрыв медвежьи тёмные глаза, он гладил рукою мшистое свое лицо и тянул, вспоминая:

- Народишку везде, браток, как муравья! И там народ, и тут, - суета, я те скажу! Боле всего, конешно, крестьян, - прямо засыпана земля мужиком, как осенним листом, скажем. Болгаре? Видал болгаров, и греков тоже, а то сербей, румынцев тоже и всяких цыган, - много их, разных! Какой народ? Да ведь какой же? В городах - городской, в деревнях - деревенской, совсем как у нас. Схожести много. Которые даже говорят по-нашему, только плохо, как, напримерно, татаре али мордва. Греки не могут по-нашему, они лопочут как попало, говорят будто слова, а что к чему - нельзя понять. С ними надо на пальцах говорить. А старичок мой - он прикидывался, что будто и греков понимает, бормочет - карамара да калимера. Хитрый был старичок, здорово калил их!.. Опять ты спрашиваешь - какие? Чудак, какие же люди могут быть? Ну, конешно, чёрные они, и румыне тоже чёрные, это одна вера. Болгаре тоже чёрные, ну, эти веруют по-нашему. А греки - это вроде турков...

Мне казалось, что он говорит не всё, что знает; есть у него ещё что-то, о чём он не хочет сказать.

По картинам журналов я знал, что столица Греции Афины - древнейший и очень красивый город, но Яков, сомнительно покачивая головой, отвергал Афины.

- Это тебе наврали, браток, Афинов нету, а есть - Афон, только это не город, а гора, и на ней - монастырь. Боле ничего. Называется: святая гора Афон, такие картинки есть, старик торговал ими. Есть город Белгород, стоит на Дунай-реке, вроде Ярославля алибо Нижнего. Города у них неказисты, а вот деревни - другое дело! Бабы тоже, ну, бабы просто до смерти утешны! Из-за одной я чуть не остался там, - как бишь её звали?

Он крепко трёт ладонями слепое лицо, жёсткие волосы тихонько хрустят, в горле у него, глубоко где-то, звучит смех, напоминая бряканье разбитого бубенчика.

- Забывчив человек! А ведь как мы с ней, бывало... Прощалась она плакала, и я плакал даже, ей-бо-о...

Он со спокойным бесстыдством начинал поучать меня, как нужно обращаться с женщинами.

Мы сидим на корме, тёплая лунная ночь плывёт навстречу нам, луговой берег едва виден за серебряной водою, с горного - мигают жёлтые огни, какие-то звёзды, пленённые землёю. Всё вокруг движется, бессонно трепещет, живёт тихою, но настойчивой жизнью. В милую, грустную тишину падают сиповатые слова:

- Бывало, раскинет руки, распнется...

Рассказ Якова бесстыден, но не противен, в нём нет хвастовства, в нём нет жестокости, а звучит что-то простодушное и немножко печали. Луна в небе тоже бесстыдно гола и так же волнует, заставляя грустить о чём-то. Вспоминается только хорошее, самое лучшее - Королева Марго и незабвенные своею правдой стихи:

Только песне нужна красота,

Красоте же - и песни не надо...

Стряхивая с себя это мечтательное настроение, как лёгкую дремоту, я снова выспрашиваю кочегара об его жизни, о том, что он видел.

- Чудак ты, - говорит он, -- чего же тебе сказать? Я всё видел. Спроси: монастыри видел? Видел. А трактиры? Тоже видел. Видел господскую жизнь и мужицкую. Жил сыто, жил и голодно...

Медленно, точно переходя глубокий ручей по зыбкому, опасному мосту, он вспоминает:

- Ну, вот, напримерно, сижу я в части, за конокрадство - будет мне Сибирь, думаю! А квартальный - ругается, печи у него дымят в новом доме. Я говорю: "Это дело я, ваше благородие, могу поправить". Он - на меня: "Молчать! Тут, бает, самолучший мастер ничего не мог..." А я ему: "Случается, что и пастух умнее генерала", - я тогда осмелел очень ко всему, всё едино - впереди Сибирь! Он говорит: "Валяй, ну, говорит, если ещё хуже буде - я те кости в дробь истолку!" В двое суток я ему дело наладил удивляется квартальный, кричит: "Ах ты, дурак, болван! Ведь ты - мастер, а ты коней крадешь, как это?" Я ему баю: "Это, мол, ваше благородие, просто глупость." - "Верно, говорит, глупость, жалко, говорит, мне тебя!" Да. Жалко, дескать. Видал? Полицейский человек, по должности своей безжалостный, а вот пожалел...

- Ну, и что же? - спрашиваю я.

Позднею осенью, когда рейсы парохода кончились, я поступил учеником в мастерскую иконописи, но через день хозяйка моя, мягкая и пьяненькая старушка, объявила мне владимирским говором:

- Дни теперя коротенькие, вечера длинные, так ты с утра будешь в лавку ходить, мальчиком при лавке постоишь, а вечерами - учись!

И отдала меня во власть маленького быстроногого приказчика, молодого парня с красивеньким, приторным лицом. По утрам, в холодном сумраке рассвета, я иду с ним через весь город по сонной купеческой улице Ильинке на Нижний базар; там, во втором этаже Гостиного двора, помещается лавка. Приспособленная из кладовой, темная, с железною дверью и одним маленьким окном на террасу, крытую железом, лавка была тесно набита иконами разных размеров, киотами, гладкими и с "виноградом", книгами церковнославянской печати, в переплетах желтой кожи. Рядом с нашей лавкой помещалась другая, в ней торговал тоже иконами и книгами чернобородый купец, родственник староверческого начетчика, известного за Волгой, в керженских краях; при купце - сухонький и бойкий сын, моего возраста, с маленьким серым личиком старика, с беспокойными глазами мышонка.

Открыв лавку, я должен был сбегать за кипятком в трактир; напившись чаю - прибрать лавку, стереть пыль с товара и потом - торчать на террасе, зорко следя, чтобы покупатели не заходили в лавку соседа.

- Покупатель - дурак,- уверенно говорил мне приказчик.- Ему всё едино, где купить, лишь бы дешево, а в товаре он не понимает!

Быстро щелкая дощечками икон, хвастаясь тонким знанием дела, он поучал меня:

- Мстёрской работы - товар дешевый, три вершка на четыре - себе стоит... шесть вершков на семь - себе стоит... Святых знаешь? Запомни: Вонифатий - от запоя; Варвара Великомученица - от зубной боли, нечаянныя смерти; Василий Блаженный - от лихорадки, горячки... Богородиц знаешь? Гляди: Скорбящая, Троеручица, Абалацкая-Знамение, Не рыдай мене, мати, Утоли моя печали, Казанская, Дейсус, Покрова, Семистрельная...