Игорь. Корень рода - Юлия Гнатюк

«Дядька Ольг руны оставлял в тех значимых местах, где побывал, а я вот целое письмо оставил!» – подумал Игорь, глядя вслед уходящим грекам.

– Княже, – вывел из раздумий Игоря голос воеводы Свена, который поднялся на холм и некоторое время стоял, молча, – как с печенегами-то теперь быть, они ведь долю потребуют от добычи?

– Потребуют, непременно потребуют, – согласно кивнул князь и снова задумался. Сходить с холма своей долгожданной славы ему явно не хотелось.

Воевода не успел узнать, что решил князь по уговору с союзниками, как послышался конский топот, какая-то суета и возбуждённые крики на словенском и печенежском. Игорь обернулся и увидел, как у подножья холма с десяток печенежских всадников горячо препираются с его княжеской охороной. От шумной этой свары к стоящему у памятного камня Игорю почти бегом торопился молодой посыльной, взбивая ногами пыльный суглинок.

– Там старший из печенежских ханов, Нудыхан к тебе, княже, рвётся, что конь норовистый, – выпалил запыхавшийся воин. – Злой, аж слюной брызжет!

– Пропустить, пусть расскажет, где у него свербит так, что он аж из шкур выпрыгнуть готов, – спокойным голосом молвил князь.

Он глядел, как печенежский военачальник, оставив седло, взбирается к нему на холм, а следом едва поспевает толмач.

– Что же ты, урусский хан, обещал добычу, горы добра разного, а теперь всё, что привезли побеждённые, себе забрать решил, с нами ни слова о дележе? – едва сдерживаясь и сверкая молниями в тёмных очах, возбуждённо стал выкрикивать Нудыхан, приблизившись к Игорю и слегка задыхаясь от подъёма. Толмач едва успевал переводить сбивчивую речь своего хана. – Ты слово давал, а теперь решил обмануть нас, сыновей великого Бече?

– Скажи, почтенный Нудыхан, сколько твоих воинов участвовало в сражении, сколько погибло в схватке за эту добычу, которой ты требуешь поделиться? – спокойно вопросил старый князь.

– Но ведь из твоих воинов тоже никто не погиб, сражения не было, они испугались нашей силы и заплатили выкуп, разве не так? – возразил печенежский хан, но уже не так яростно.

Лик князя вмиг посуровел, очи наполнились тоской и гневом.

– Не погиб, говоришь? – теперь в синих очах Игоря сверкнули молнии, а рука сама легла на рукоять меча. Он так зловеще шагнул навстречу низкорослому хану, что тот невольно отшатнулся. – Мои воины горели живьём вместе с лодьями, а остальных добравшихся до берега греки потом жгли на городской площади в Царьграде. И всех последующих сражений не перечесть. Из десяти тысяч моих воев, вернулись меньше половины, а ты говоришь, никто не погиб!

– Но ты же обещал, ты давал слово, я поверил тебе, отдал в заложники своего племянника… – молвил Нудыхан, невольно ухватившись за рукоять камчи, его безбородый округлый лик выражал крайнюю озабоченность и недовольство. – Разве есть наше вина в том, что сражения не было? Мы готовы были силой взять свою добычу, но ты не пошёл на Царьград.

Игорь пригладил седой оселедец на темени, постепенно приходя в себя после мгновенной вспышки ярости. Глянул вдаль, прищурившись.

– А что, хан, будет тебе добыча, которую вы своими клинками и возьмёте, как договаривались! – ответил князь. – Вот пред тобой Болгария, что в прошлый мой поход Царьград заранее упредила, а потом лодьями, людьми и всем прочим помогала грекам. Не успел я за то с ней посчитаться. Ты за меня это сделаешь, хан, и вся добыча будет твоей. Только Добруджу не трогай, проходи дальше за Дунай.

Печенежский предводитель некоторое время стоял, молча, слегка склонив голову набок, стараясь постигнуть сказанное урусским ханом. Конечно, Болгария не столь богата, как сказочный Кустандий, но и идти далеко не надо, и опасаться могущественной армии Кустандия тоже. Потому чело хана просветлело, на округлом лике отразилась обычная многозначительная улыбка, и он, приложив камчу к левой стороне крепкой груди, поблагодарил Игоря. Бегом, спустившись с холма, прыгнул в седло, и, крикнув что-то своим всё ещё встревоженным воинам, умчался прочь, как степной вихрь.

– Ну, княже, – с восхищением молвил Свенельд, – ловко ты печенегов того…, и слово сдержал, и данью делиться не придётся, ловко!

Князь Игорь снова обернулся к камню, с которым почему-то никак не хотел расставаться. Он тронул его нагретую солнцем поверхность, и что-то смутное и тревожное откликалось в душе на это прикосновение, как будто он касался самой вечности. Оттого, что камень был тёплым, возникало ощущение, будто он живой, и образы дядьки Ольга, матери Ефанды, даже отца, которого он не помнил, возникали перед внутренним взором в этот короткий и одновременно долгий миг. «А может, это воспоминания моей собственной души, вечной и нетленной? – подумал Игорь, плечи его опустились, и он вдруг впервые ощутил, как давят на рамена лета. Но тут же немного приободрился: – Погоди, сын ведь совсем мал, погоди, поскрипи ещё, старый жёрнов моей мельницы по имени «жизнь».

Князь нехотя отнял морщинистые длани от камня и неторопливо пошёл вниз, к подножью холма, где его ждали радостные воеводы, темники, охоронцы и посыльные.

Лета 6452 (944), Киев

В крохотной избушке места было немного. Помимо печи с припечком, остальное место занимал старый берёзовый стол со следами многих ножевых касаний, с выщербленным углом и прорезью у левого края. За сим столом, не один десяток лет тому собранном добрым мастером на рыбном клее, на таких же берёзовых лавах, друг против друга сидели двое. Один высок станом, с седыми длинными волосами и бородой, сухощавый, жилистый, ещё не потерявший, вопреки почтенному возрасту, некой особой гибкости. Одеяние его было простым: длинная льняная рубаха с обережной вышивкой на груди, по низу широких рукавов и подолу рубахи, да конопляные порты. Неширокий тканый пояс охватывал по-юношески тонкий стан пожилого. Резной посох с рукоятью в виде головы быка стоял прислонённым к столешнице.

Второй тоже был зрел годами, но с бритой по воинскому обычаю головой, на которой оставался нетронутым только узкий пучок седых волос, именуемый у киян «осередцем», оттого что рос на самом темени посреди головы. По тому же обычаю, свойственному многим варяжским русам, в особенности ободритам, бороды сей муж не имел, только длинные свисающие усы. Он был полной противоположностью первому: среднего роста, широк в кости и кряжист, что дубовый комель. Горящий трёхсвечный хорос бросал свет на крепкую шею и сильные рамена, сейчас несколько опущенные, будто после долгой и тяжкой работы, на натруженные мечом, копьём да конской уздой длани зрелого мужа, облачённого в добротную воинскую одежду с золотыми бляхами на груди, на которых читался княжеский знак летящего сокола.

– Ведаешь, отче, разлад какой-то в душе, отчего, не разумею даже, ведь добре всё закончилось. – Воин помолчал, словно окидывая внутренним зраком весь свой пройденный в яви путь. Сухощавый старец ждал, давая собеседнику выговориться. – Ромеев лукавых без боя одолел, дань великую получил, и камень в память о том в болгарской Добрудже высечь повелел…Теперь вот договор о мире, на хартиях писаный, с Царьградом заключил. Добрый договор, для Руси и для греков. Только не чую в себе радости и распирающей гордости, одну усталость безмерную. Отчего так, отче? Может оттого, что недобрую весть принесли на днях варяги, которые с темником Ольгердом на Кавказ ходили. Рассказали они, что вначале всё складно вышло. Взяли они град богатый, который Бардой зовётся, легко взяли, жителей не тронули, повелев им подчиняться, а за то разрешили им сохранить свою веру и обычаи. Знать согласилась, а вот простой люд нет. Камни в спину кидали и вредили всячески. Потом большое войско халифата собралось, но наших одолеть не могло. Они в крепости закрылись, и совершали отчаянные вылазки на врага. Полгода так отбивались. Голод начался, так что, рекут, по полгривны за конскую голову местным платили. Тут ещё болезнь желудочная приключилась, то ли от еды непривычной, то ли женщины, которых они захватили, что-то подмешивали. В общем, немногим удалось выжить, вырваться из осады и вернуться домой. Они-то и поведали, что наш отчаянный Ольгерд погиб в одной из схваток, когда его заманили в ловушку воины халифата. Ни клинки, ни огонь, ни вода его не брали, а теперь вот его не стало… После той вести ещё больше одолела непонятная усталость, будто хребет из меня вытащили, – нет внутренней опоры, я нынче, будто та морская каракатица из наших ободритских легенд, которые ты мне в детстве сказывал, – вздохнул кряжистый, понурив голову. – Видно, старость меня настигла, скакал от неё на коне своём боевом, а она всё ж таки аркан свой на меня набросила!